– Смирнов…
– Громче!
– Смирнов…
– Имя, иуда!
– Владимир.
– Громче!
– Владимир…
– Отчество?
– Петрович. Отец – Петр Арсеньевич Смирнов…
– Тот самый? Или ты – однофамилец?
– Чей? – не понял я.
– Смирнова, тупица! Винзаводчика!
– Да, мой отец производил водку. Имел заводы в Москве и в Дагестане…
– А-а, так, значит, все-таки тот самый?! – обрадовался комиссар. – Поставщик двора кровавого Николашки?
– Отец был Поставщиком Двора Его Императорского Величества Императора Николая Александровича Романова…
– Ну-ну, не хватай за язык, это не меняет дело. Было величество и – сплыло! И с тобой будет то же самое…
Прошелся концом карандаша по списку, ища мою фамилию. И вписал: «Расстрелян».
И вот в начале весны 1919-го палачи из ЧеКа14 повели меня довершать дело.
День расстрела я помню отчетливо. Он выдался на редкость теплым и был солнечным и радостным до какого-то веселого безобразия.
Если не знать, что происходит, можно было подумать, что компания военных совершает восхождение на гору Машук15. Я иду впереди, небрежно набросив на плечи английского покроя френч16. Руки засунуты в карманы галифе, заправленные в высокие офицерские сапоги, испачканные каменной пылью. Белая шелковая рубаха расстегнута на груди, и в иконке Спасителя на простой железной цепочке, отражаясь, играют солнечные лучи. У моих конвоиров добродушные мужицкие лица, от них пахнет табаком и водкой. Весело и дружно хохочут они над каждой моей шуткой, но глаза их цепко и хищно ощупывают скаты горы. Эти четверо далеки от романтических мыслей о красоте гор и здешних мест. Они ищут подходящую пещеру, которая станет моим склепом, чтобы кинуть туда мой хладный труп, начинив его двумя десятками свинцовых пуль из своих «мосиных», что держат узловатыми пальцами наперевес.
И все.
Не будет для меня больше ничего. Пустота.
Господи, как обидно!
Не будет малинового звона колоколов по утрам, не будет милого и родного запаха пасхальных куличей и рождественских свеч, не будет запаха елея от паникадила в храме Параскевы Пятницы рядом с родовым домом в Замоскворечье, не будет «Боже, царя храни!» в дни рождения царствующих особ, не будет крестного хода зимней ночью, не будет ничего.
Не будет и России!!! Хлад, мрак и смерть падут на ее просторы. Жадная собачья свора вытопчет все живое на ее теле, изорвет ее плоть, изгрызет кости. Сатана будет править бал в стране, которая перестала бояться Бога!
– Спеть вам, что ли, господа? – обращаюсь я к своим палачам.
Черт знает, откуда возникло это желание – то ли от избытка чувств, которые у меня всегда вызывает романтически-прекрасный вид древних гор, то ли от того, что солнце для меня светит весело, ярко и в последний раз. А может, я пытаюсь заглушить свой страх перед смертью? И – не дожидаясь ответа, затягиваю песню:
Это было давно…
Я не помню, когда это было…
Пронеслись,