Начали собираться члены Совета по правам человека при президенте, заседание которого закончилось за четверть часа до этого в Кремле. Они приехали на автобусах, в одном из которых ехал и российский президент.
Теперь они говорили про это заседание, а один из них рассказывал мне, что год назад обсуждали, должен это быть памятник жертвам сталинских или политических репрессий.
А другой убеждал его:
– Конечно, политических, причем начиная с октября 1917 года…
– И заканчивая?.. – не удержался я.
Нет, я так и не смог получить удовлетворительного ответа…
В Бутово, десять лет назад, конечно, все это было более пронзительно. Ты идешь и понимаешь, что идешь, собственно говоря, по людям. Под твоими ногами земля, где лежат десятки тысяч людей расстрелянных. И вот их фамилии здесь же. Ты не можешь не чувствовать просто подошвами своими этих людей. И хотя это было довольно давно, я думаю, что он помнит все, что с этим связано. И на него тот полигон без мемориала, который он открывал в этот раз, произвел гораздо большее, мне кажется, впечатление, чем сам мемориал. Хотя мемориал, на мой взгляд, несомненная удача архитектора. Поступок с его стороны. Эта та ситуация – редкая ситуация, – когда очень хорошо поработали и комиссия, и жюри, отобрав эту работу при таком количестве достойных вариантов. Удивительно даже, что все так вышло с этим монументом. Но монумент – он и есть монумент, а расстрелянные люди – это полигон Бутово.
А этот вопрос «за что?»… На такой вопрос, я думаю, никто не может ответить. Никогда. На такой вопрос, мне кажется, можно всю жизнь отвечать. И я не думаю, что на такой вопрос есть для каждого человека удовлетворительный ответ. Потому что нет причины, по которой это могло бы быть. И в этом смысле это вопрос риторический. Такой великий риторический вопрос. На который Владимир Путин не сможет никогда (да и не должен на самом деле) ответить, потому что вопрос риторический.
Да и не думаю я, что он задает себе такой вопрос каждый день. Я думаю, что свое отношение к репрессиям, к Сталину он давно определил. Отношение к репрессиям у него отличается от отношения к Сталину. К Сталину у него отношение сложное. А к репрессиям – однозначное. И отношение к Сталину у него является частью его отношения к репрессиям. Но этим не исчерпывается. Интересно, что с ним на эту тему, мне кажется, и именно в таких выражениях никто не разговаривал особенно. Глубоко, про отношение к Сталину… нет, я такого разговора не припомню. Ну, наверное, тут дело в том, что это не исчерпывается одним вопросом, их должно быть несколько, и каждый следующий должен быть глубже предыдущего. Тут надо, что называется, копать и копать. И вот как раз и ему самому, может быть, надо копаться к себе. И такой разговор с журналистом, возможно, мог бы помочь ему просто возненавидеть этого человека. А не пытаться еще и при этом