вторую часть жизни от первой и затушевало в памяти события отшумевшего прошлого.

      Удивляться этому не приходится: имя Азефа у «детей страшных лет России» стало обозначением самого черного предательства, приобрело нарицательные функции тропа, как, например, в «Облаке в штанах» Маяковского:

      Эту ночь глазами не проломаем,

      черную, как Азеф! (Маяковский 1955-61,1: 189).

      Ср. использование метонимии «азефстовать» в смысле «двурушничать» в отзыве Мережковского о Горьком (запись в дневнике К. Чуковского от 17 ноября 1920 г.):

      Был Мережковский. Жалуется, хочет уехать из Питера. Шуба у него – изумительная. Высокие калоши. Шапка соболья. Говорили о Горьком. «Горький двурушник: вот такой же, как Суворин. Он азефствует искренне. Когда он с нами – он наш. Когда он с ними – он ихний. Таковы талантливые русские люди. Он искренен и там и здесь» (Чуковский 1991: 124-25).

      См. еще к этому сравнение символистов с Азефами в докладе С. Городецкого, сделанном в Литературном обществе 8 марта 1914 г. (Фидлер 2008: 630).

      К этим же лексико-семантическим процессам можно отнести и «обсцентизацию» имени «великого провокатора», вызвавшего у Саши Черного (стихотворение «Единственному в своем роде», 1909) лукавую звуковую ассоциацию:

      Вам все равно —

      Еврей ли, финн, иль грек,

      Лишь был бы только не «Евно»,

      А человек

(Черный 1996,1: 92).

      Примеры можно множить.

      У разных людей Азеф вызывал разные чувства, здесь была задействована едва ли не вся возможная рецептивная палитра – от омерзения до отношения к Азефу как к дьявольской, но по-своему крупной личности⁵⁶.

      Как считал Г.А. Лопатин, Азеф -

      это человек, который совершенно сознательно выбрал себе профессию полицейского агента, точно так же, как люди выбирают себе профессию врача, адвоката и т. п. Это практический еврей, почуявший, где можно больше заработать и выбравший себе такую профессию (цит. по: Городницкий 1998: 174).

      Корыстолюбие как основу характера и центральный мотив поступков Азефа выдвигала на первый план другая старейшая деятельница «подпольной России» – П.С. Ивановская:

      Многие считали этого ловкого предателя, – писала она, – необычайным честолюбцем, адски самолюбивым чудовищем, с душой, всеми дьяволами наполненной, хотевшим совместить в своих руках всю власть, все могущество, быть «наибольшим» и тут и там, никого не щадя, никого не любя. Быть может, историки, отодвинутые дальше от современности, правильнее понимают мотивы изучаемых личностей, но нам, вместе работавшим с Азефом, кажется, не без основания, что самым сильным дьяволом в его душе была подлая его трусость, ну и… корысть. Первая, конечно, играла крупнейшую роль, – ни одна страсть не доводит до той степени падения, как трусость… (Ивановская 1928:108).

      Другой известный деятель русского освободительного движения, член партии эсеров Н.С. Русанов, говоря об Азефе, подчеркивал:

      С самого начала своей