Его лицо отражалось в лужах. Опустив голову, он старательно обходил пилястры с дорическими основаниями и аляповатыми коринфскими капителями, взгляды кариатид и другие останки и реликвии. Еще прибавив шагу, он свернул на Хогг-стрит. Каменная кладка, отягощенная барочными украшениями, в любой момент может обрушиться, и он будет погребен под нею, нельзя сказать, что по улицам ходить безопасно, топ, топ, топ по булыжной мостовой. А отец? Нет, пока еще нет, лучше подождать, не то пролетающий мимо орел сбросит ему на голову, как Эсхилу, черепаху, лучше уж кружным путем, насильная вербовка во флот поставляет самых плохих матросов, триремы укомплектовывались свободными, рабы-галерники – дело далекого будущего… Так-так, это уже ближе… Что это за церемонии, о которых упомянул Септимус? Ему сейчас не помешает побыть в компании, да и спеть (хотя петь он не умеет)… нет… да… и выпить, возможно, тоже; он на грани истерики; он шагает все быстрее; он надеется, что этот другой голос потерялся где-то на задворках улиц и на следующее утро его найдут убитым черепаховой бомбой.
Неестественно серебряная луна плывет над головой, заоблачная иллюминация сегодня во всей красе. Далеко на заднем плане несколько разбухших от дождя туч движутся прочь, к востоку, чтобы продемонстрировать присущие облакам функции (затмение луны, дождь, знамения того или иного свойства) над городом, который случай определил им в качестве пункта назначения. Компактные ватные клубы (очень эффектные с виду) легкой иноходью пересекают небо, растворяясь на фоне лунного лика и обрамляя его на одно мгновение тонкой бахромой волос.
Взгляни Ламприер вверх, он мог бы провести аналогию между этим небесным феноменом и буйствующим в конце улицы оратором, чью голову обрамляла серо-стальная львиная грива. В ярости на какого-то невидимого оппонента оратор размахивает флагом и выкрикивает что-то о суетности, товарообмене и земле наших отцов. Пожалуй, думает Ламприер, слишком поздно для собраний такого рода, но вокруг оратора стоит толпа в пятнадцать или двадцать человек, простите, простите, Ламприер пробирается сквозь нее, «…а хуже всего то, хуже всего то, что…», еще взмах, и снова полотнище флага развевается на ветру… Но Ламприеру так и не удается узнать, что же хуже всего. Он уже не может разобрать слов, он миновал толпу, завернул за угол и готовится войти в таверну, вывеску которой уже разглядел всего в нескольких ярдах от того места, где стоит, теперь поспешить, он почти пришел, столько всего отвлекает, столько всего непонятного, так, ощупью найти дверь, все эти ответы, все эти вопросы… А отец? Не-е-т. Вот мы и пришли…
– Добро пожаловать в Поросячий клуб!
Септимус, фигляр, импресарио, весь в текучем движении, приплясывает на столе. Место, куда попал Ламприер, явно штормит. Мог ли он предположить это, когда соглашался? Вокруг него целая толпа парчовых