– Даже когда попадешь в условленные обстоятельства?
– Я читал об этом. Все покажется мне совершенно естественным. Каковы бы ни были мои поступки и слова, я буду думать, что веду себя так по собственной воле. Будто постгипнотическое внушение: сам себе объяснишь самые странные, самые гибельные…
Он замолчал, и на этот раз надолго.
– Ты изменился, – повторил я. – Не просто возмужал, а как-то еще…
– Меня изменил переезд. Переезд и та исследовательская работа, которую я веду. Наконец-то у меня появились на нее средства. Герб Джекмэн платил мне жалкие гроши.
– Дело не только в исследовательской работе, – возразил я. – В Беркли полно людей, занимающихся исследовательской работой. У тебя появились новые друзья? Ты с кем-то общаешься?
– В основном с сотрудниками фирмы, – ответил Николас. – С профессионалами музыкального бизнеса.
– Рассказывал им о ВАЛИСе?
– Нет.
– А к психиатру не обращался?
– О черт, Фил, – устало произнес Николас. – Мы оба с тобой знаем, что психиатр тут ни при чем. Когда-то я еще мог об этом подумать – давным-давно, за шестьсот миль отсюда, в сумасшедшем городе. В округе Орандж глупостей не любят; здесь живут здравомыслящие и стабильные люди. Все чокнутые остались к северу, в районе Лос-Анджелеса. Я перемахнул лишние шестьдесят пять миль. Да нет, черт побери, меня специально послали сюда, подальше от всяких параноиков – чтобы я мог размышлять, обрести понимание. Или уверенность. Если я и приобрел что-то, то, наверное, уверенность.
– Пожалуй.
– Там, в Беркли, – тихо продолжал Николас, словно обращаясь сам к себе, – все это казалось… игрой. Лежишь себе тихо ночью и контактируешь с иным разумом… Мы все дети в Беркли, в Беркли не взрослеют. Наверное, поэтому его так ненавидит Феррис Фримонт.
– Перебравшись сюда, ты о нем не забываешь? – спросил я.
– Нет. Перебравшись сюда, я о Феррисе Фримонте не забываю, – загадочно ответил Николас.
Благодаря воображаемому голосу, Николас наконец стал цельным человеком. Останься он в Беркли, он бы жил и умер частичкой человека, так и не познав полноты. Что это за воображаемый голос, спрашивал я себя. Предположим, Колумб услышал воображаемый голос, велевший ему плыть на запад. Колумб поверил – и открыл Новый Свет, изменив ход человеческой истории… В таком случае нам пришлось бы очень трудно, определяя термин «воображаемый», ибо этот голос опосредованным образом затронул всех. Что создает более мощную реальность: «воображаемый» голос, советующий Колумбу плыть на запад, или «реальный» голос, подсказывающий, что затея безнадежна?
Если бы не являющийся по ночам ВАЛИС – манящий, настойчивый, зовущий к счастливому будущему, – Николас посетил бы Диснейленд и вернулся в Беркли. Я это знал, и знал это Николас.