– Подай другую рубаху и завари еще ромашки, принеси на блюдце на сей раз.
– Простите, монсеньер, мне так жаль!
– Хорошо, что ты успел усвоить к этому моменту, что я пью теплое, а не горячее.
Монсеньер был очень красивым мужчиной – высокий рост, прямая спина, тонкое лицо с большими глазами и аккуратной эспаньолкой, звучный голос – неудивительно, что им пленилась вдовствующая королева. Привычка к умственному труду, свойственная клирикам, счастливо соединялась у него с силой, статью и выправкой военного – вместе это создавало убийственное сочетание, противостоять которому не мог никто.
И я не мог, конечно же. Моя влюбленность в мсье Армана не стоила бы и упоминания, если б ограничилась, как у всех, душевной привязанностью. Я же постоянно терпел неудобства, вызванные неутоленным телесным томлением, больше всего боясь разоблачения.
Правда, я быстро к этому привык и приспособился: у каждого свои трудности, таков уж человеческий удел. Возбуждение, в конце концов, осложняет жизнь куда меньше, чем, скажем, больная спина или колени, а ведь слуги трудятся несмотря ни на что, пока в состоянии передвигать ноги. Так что я носил сорочки подлиннее и никогда не расстегивал форменную куртку. Спал я всегда как убитый, а что уж обнаруживалось утром на ночной рубахе и простыне – о том знали лишь прачки, которым тоже было не привыкать обстирывать бессемейных мужчин.
Однажды Рошфор сводил меня в бордель. Он вообще очень мной интересовался, все время тормошил, пытался чему-то учить – то писать (безуспешно), то фехтовать (безуспешно), то сквернословить на английском (успешно), постоянно надо мной подшучивал, но терпеть тиранство от такого храброго и видавшего виды человека я почитал за честь. Однажды он спросил, был ли я когда-нибудь с женщиной, а услышав отрицательный ответ, поволок меня в бордель, не слушая никаких возражений.
Большой двухэтажный дом на улице Кающихся грешников не понравился мне сразу. Ни лютневая музыка, слышная сквозь открытые окна первого этажа, ни женский смех, ни оживленные лица трех дам, восторженно приветствующих Рошфора, не убедили меня, что мне нужно здесь быть, и только железная рука графа, предусмотрительно схватившая меня за ворот, не дала мне тут же дать деру.
– Какой красавчик! – наперебой заговорили девушки, хватая меня за куртку и затаскивая внутрь. Следующий час я провел довольно весело: граф объявил, что платит за все, и я, Мариэтт, Луиза и Клодин наперебой угощались печеньем, засахаренными финиками и выпили три бутылки анжуйского. Потом Луиза взяла в руки лютню, а я по очереди отплясывал с Клодин и Мариэтт, а потом и с хозяйкой – весьма дородной мадам Анриэттой.
– Глаза черные, как угли!
– Зубы белые, как лангедокский чеснок! – словом, я был обласкан, напоен, нацелован, получил бантик в петлицу и цветок за ухо – сильно потрепанную