– Пальчики свои рассматривает. Скоро уснет. Ты лежи, не шевелись.
– Как живешь без меня, жена? – шепчу я.
Тома укоризненно цокает языком – тихо, мол, ребенок засыпает.
Минут через десять я встаю, одеваюсь. Настя спит – Тома перекладывает ее в кроватку.
– Тебя покормить?
– Я домой.
– Вернутся не хочешь?
– Сюда нет.
– И долго ты собираешься так жить?
– Как только ты захочешь отсюда съехать, так семья наша сразу воссоединится.
– Совсем недолго осталось ждать, – печально кивает Тома.
Как трудно сохранять жизнерадостность, когда уходишь от любимой женщины. На душе снова мерзко. И некого винить кроме самого себя. Это я поверил Пашкову. Это я ударил тещу. Это я сейчас ухожу в метельную мглу от дорогих моему сердцу людей.
А снег все валил… А ветер все дул…
Не дойти до дома без перекура. Завернул в пивбар.
Какой-то пьянчуга прямо с порога:
– Угостишь пивком, воздушный флот?
– Перебьешься.
– Какие мы важные… – нарывается подлюга.
Мужик был в резиновых сапогах, которые были ему явно велики, имел тяжелый запах давно немытого тела, табачного дыма и перегара. В едва достигавшем колен потертом пальто казался грузным, почти толстым. Спутанная борода и нечесаные, с густой проседью космы, похоже, годами не знали ни ножниц, ни мыла.
Сегодня меня раздражала каждая мелочь. Просто поразительно, как чешутся руки стереть с заросшего рыла эту мерзкую ухмылочку алкаша. Врезать бы в челюсть, да так, чтобы он покатился по полу. Взял себе пива…
Опять эмоции. Чересчур часто они стали посещать в последнее время – не к добру это. Сейчас-то нервничать ни к чему. Вроде все устаканилось. Вот только семья…
Нет, но Тома сама виновата – что ее так держит возле маминой юбки? При желании мы давно бы уже нашли квартиру и жили в ней в любви и согласии. Что ни говори, а вины моей нет – я ни в чем ее не обманул. Обманули меня – и она, и Пашков. Во всем виновата ее детская привязанность к буйно-больной матушке. А в жертву принесено детство нашей единственной дочери. Наверное, удар оказался куда тяжелее, если бы не дрязги с райкомом. Как это ни парадоксально звучит, но следует поблагодарить врагов-партократов за то, что дали возможность отвлечься на них…
– Я никому не хочу причинить вреда, но кто-нибудь дайте мне пива…
Что это? Я оглянулся на мужика в сапогах – в руках у него уже был нож, длиннющий такой свинокол. Его миролюбие внушало тревогу. Оглядев всех присутствующих, он почему-то выбрал меня. Подошел, с достоинством помаячил перед лицом длинным узким лезвием и забрал мою кружку.
Мне было приятно такое внимание – вот же приятель, не побрезговал. И нож его внушал уважение, обещая мгновенную и безболезненную смерть.
Остатки моего пива исчезли в его глотке, а нож вернулся к моему лицу.
– Эй, ты, – раздельно произнес его обладатель, –