Мышцы челюсти Райны напрягаются, она клонит голову набок, и я отчетливо слышу: чпок!
– Тогда что случилось? – говорит она. – Узнаю – и буду наслаждаться морским окунем.
Мама откашливается, снова поджимает губы. Смотрит на отца, потом отводит взгляд – от него помощи никакой (разумеется).
– Я как раз и хотела сказать, – мама делает большой глоток вина, прежде чем продолжить. – У отца был… тяжелый год. Из-за Нобелевки…
– Папа, но ты же понимаешь – есть вещи и похуже, чем оказаться в списке кандидатов на Нобелевку? – спрашивает Райна.
– Его сильно ранило это событие, – перебивает мама. – И потом еще охранный ордер…
– Пенджаб не имел права! Претензии не принимаются! – кричит отец; изо рта у него вылетает кусок хлеба и бесцеремонно приземляется в мое блюдце, прямо в оливковое масло. Мама дергается в сторону, я пододвигаю блюдце поближе к середине стола.
– Так вот, из-за всех этих перипетий ваш отец пришел к некоторым решениям. Я не то чтобы с ними согласна, но… ну вы понимаете, – мама машет рукой, будто этот жест все объясняет. Хотя… все объясняет фраза «ну, вы понимаете», эвфемизм ничем не хуже прочих, существующих в любой семье. Отец отхаркивает слизь и выдает:
– Она пытается объяснить вам, что я намереваюсь завести любовницу.
От неожиданности Райна выплевывает вино обратно в бокал. И даже я, хотя моя голова мутная и соображает туго, ощущаю, как расширились мои глаза и вытянулось лицо.
– Господи, папа! – Райна опускает голову, закрывает лицо руками. – Ты серьезно? Господи Иисусе!
– Хорошо, что я не заказала окуня, – говорю я.
– Ну, девочки, будем откровенны, – предлагает мама, словно считает своим долгом защитить отца, словно, прожив с ним сорок лет, не сделала ему тем самым лучший подарок из всех. – Мы с папой женаты уже очень долго, и вполне нормально рассмотреть другие варианты. К тому же он объяснил мне все это с весьма разумной точки зрения, и теперь я тоже подумываю завести любовника!
Официант, намеренный принять наш заказ, внезапно останавливается, а затем поворачивается к соседнему столику.
– Мама! – вопит Райна. – О боже!
– Детка, тебе почти сорок. Мне кажется, тебе уже можно рассказать правду.
Райна лезет в сумочку за мобильным.
– Я должна идти к детям. Простите. И мне еще далеко до сорока.
Она резко встает и выходит; мы все молча провожаем ее взглядом.
– Она всегда была грубой. Не то что ты, Уилла, – говорит отец, не отводя взгляда от Райны, пока она не скрывается за дверью коридора. Вот что он имеет в виду: она никогда не могла понять его образ мысли, следовательно, она никогда не любила его так, как я.
– Перестаньте, прошу вас, – я слышать всего этого не могу. Ни один мускул