На смену жестким камзолам времен Генриха IV пришли широкие легкие плащи с широкими рукавами в стиле фаворитов Людовика XIII. О-де-шоссы{62} уступили место широким кюлотам{63}, отражающим каждый наклон тела.
Не без труда Буа-Доре примирился с этими нововведениями и расстался с несгибаемыми выпуклыми фрезами{64}, зато он стал лучше себя чувствовать в легких ротондах{65}. Он горько сожалел о позументах, но вскоре утешился бантами и кружевами. После очередной поездки в Париж он вернулся одетый по моде и переняв у придворных щеголей манеру с небрежной непринужденностью разваливаться в креслах, принимать утомленные позы, медленно, будто нехотя (со счетом на три), поднимаясь. Одним словом, учитывая его высокий рост и раскрашенное лицо, он представлял собой тип пошлого маркиза, какой тридцать лет спустя Мольер{66} сочтет смешным и готовым для сатиры.
Но все это помогало Буа-Доре скрыть реальный груз своих лет за маской, превращавшей его в комическое привидение.
Сперва вид маркиза почти ужаснул д’Альвимара. Ему было дико смотреть на изобилие черных локонов над изборожденным морщинами лицом, на злобные черные брови над добрыми глазами, на яркие румяна, все это казалось безумной маской, надетой на благородное и благожелательное лицо.
Что до костюма, его изысканность, обилие галунов, вышивок, бантов, розеток, плюмажей среди бела дня в деревне казались совсем неуместными. Весь костюм был выдержан в нежных палевых тонах, которые маркиз обожал. К сожалению, эти цвета никак не гармонировали с львиным видом его щетинистых усов и париком.
Но прием, оказанный ему престарелым маркизом, быстро разрушил первое отталкивающее впечатление, произведенное этим маскарадом.
Господин де Бевр поднялся, чтобы представить друга Гийома маркизу и напомнить, что именно ему выпала честь несколько дней принимать у себя высокого гостя.
– Я оспаривал бы у вас это удовольствие и счастье, – сказал господин де Бевр, – если бы находился в собственном доме. Но мне нельзя забывать, что я нахожусь у своей дочери. К тому же этот дом менее богат и красив, чем ваш, мой дорогой Сильвен, поэтому мы не хотим лишать господина де Виллареаля приятного времяпрепровождения, которое ожидает его у вас.
– Я принимаю вашу гиперболу, – ответил Буа-Доре, – если благодаря ей я буду иметь счастье принимать под своей крышей дорогого гостя.
Распахнув руки, он обнял так называемого Виллареаля, в доброй улыбке обнажив свои красивые зубы.
– Будь вы самим дьяволом, месье, с того момента, как вы стали моим гостем, вы для меня как брат.
Маркиз специально не сказал «как сын». Он боялся таким образом раскрыть свой истинный возраст. С тех пор как сам он перестал вести счет годам, он полагал, что и остальные следуют его примеру.
Виллареаль д’Альвимар прекрасно обошелся бы без того, чтобы обниматься со столь недавно обращенным католиком,