Для Арто же революция не могла быть политической – только физической. Что толку менять общество, если наше тело остается неизменным? Это одно из немногих убеждений, которое он пронес, не изменяя ему, через всю жизнь.
С этим же вопросом пришлось ему столкнуться вновь в 1947 году, когда Бретон пригласил Арто принять участие в «Интернациональной Сюрреалистической Выставке» в одной из коммерческих художественных галерей Парижа. Арто отказался, подчеркнув, что они с Бретоном категорически расходятся в позициях, и не удержался от тирады, выдающей его давнюю обиду: «Не удивлюсь, если после этого ты повернешься ко мне спиной, как уже было в 1925 году, если плюнешь на мой труп и на мои идеи, если облюешь меня с ног до головы…».[33]
В 1925–1926 гг. «революция» была для Арто важнейшим понятием, тесно связанным с его концепцией искусства как эксперимента над человеческим телом. Если удастся преобразить тело – жестами, фильмами, театром, литературой – резко преобразится и сам мир: «Революционные силы, заключенные в движении, способны раскачать основы мирового порядка, изменить угол реальности»[34]. Любые политические структуры и организации для Арто прокляты; столь же резко отрицал он и психоанализ, пытавшийся накинуть на его бурный темперамент узду систематизации. Он высмеивал сюрреалистов за то, что идея революции сделалась для них каким-то неприкосновенным фетишем, и обличал марксизм как «последний гнилой плод западного менталитета»[35]. (Впрочем, определенное восхищение вызывал у него имперский коммунизм инков.) Спор о смысле и применении понятия «революции» длился весь последний год пребывания Арто в компании сюрреалистов и, в конце концов, стал причиной его изгнания.
Причиной враждебности Бретона к Арто, в конечном счете, стало неустойчивое положение самого Бретона и его неуверенность в том, куда идти дальше. Многие современники полагали, что движение Бретона к коммунизму стало последней отчаянной попыткой вывести сюрреализм из тупика, в который уперлось движение после первоначальной эйфории, и считали предложенное им слияние сюрреализма и коммунизма безнадежно неуклюжим маневром. Арто, напротив, страстно и увлеченно предлагал объединению новые и по-настоящему увлекательные идеи, в то время как лидерство Бретона с начала 1925 года становилось все более и более формальным. Вполне возможно, изгнание Арто было со стороны Бретона отчаянной мерой самозащиты, попыткой сохранить лидерство. Однако к концу 1926 года Арто и сам чувствовал себя все более «в тупике». Трения с сюрреалистами, отказ от поэзии, неудачи в театральном проекте… и, в довершение всего, он разрывался между Женикой Атанасиу и Жанин Кан.
13 ноября 1926 года он писал Жанин Кан: «Я одержим, моя жизнь – постоянное отрицание и разрушение… Если бы только я мог быть верен себе! Если бы сформулировать,