– Ах, дети, дети! – сказала она по-испански.
Глубокие слова в устах матери; слова ужасные в устах королевы, скрывавшей удивительные тайны в глубине своей опечаленной души.
– Да, – отвечала Молена, – дети, для которых мать жертвует всем.
– Которым, – продолжала королева, – мать пожертвовала все, что могла…
Она не докончила фразы. Когда она взглянула на портрет бледного Людовика XIII, ей показалось, что снова в тусклых глазах ее супруга появляется сердитый блеск и гнев раздувает его тонкие ноздри. Портрет оживал. Он не говорил, а грозил. Глубокое молчание последовало за словами королевы. Молена начала рыться в большой корзинке с лентами и кружевами. Госпожа де Мотвиль, удивленная молнией взаимного понимания, которая одновременно сверкнула в глазах королевы и ее наперсницы, опустила скромно глаза и, стараясь не видеть, вся обратилась в слух. Она услышала только многозначительное «гм», которое пробормотала испанская дуэнья, эта воплощенная осторожность. Она поймала также вздох, вырвавшийся из груди королевы. Тотчас она подняла голову и спросила:
– Вы страдаете, ваше величество?
– Нет, Мотвиль. Почему ты спрашиваешь?
– Ваше величество застонали.
– Ты, пожалуй, права, да, мне немного нездоровится.
– Господин Вало здесь поблизости, кажется, у принцессы: у нее расстроены нервы.
– Серьезная болезнь! Но господин Вало напрасно ходит к принцессе, совсем другой врач вылечил бы ее…
Госпожа де Мотвиль еще раз удивленно подняла глаза на королеву.
– Другой врач? – спросила она. – Кто же?
– Труд, Мотвиль, труд… Ах, если уж кто болен, так это моя бедная дочь.
– Вы также, ваше величество.
– Сегодня я себя чувствую лучше.
– Не доверяйтесь самочувствию, ваше величество.
И, как бы в подтверждение слов госпожи де Мотвиль, острая боль ужалила королеву в самое сердце, она побледнела и откинулась на спинку кресла, чувствуя накатывающую дурноту.
– Мои капли! – вскричала она.
– Сейчас, сейчас! – отозвалась по-испански Молена и не торопясь подошла к шкафчику из золотистой черепахи, вынула из него хрустальный флакон и, открыв, подала королеве.
Королева несколько раз сильно вдохнула и прошептала:
– Вот так меня и убьет Господь. Да будет его святая воля!
– Не умирают от боли, – возразила Молена, ставя флакон в шкаф.
– Вашему величеству лучше теперь? – спросила госпожа де Мотвиль.
– Да, лучше.
И королева приложила палец к губам, чтоб ее любимица не проговорилась о только что виденном.
– Странно, – сказала после некоторого молчания госпожа де Мотвиль.
– Что странно? – спросила королева.
– Ваше величество помнит тот день, когда впервые появилась эта боль?
– Я помню только, что это был грустный день, Мотвиль.
– Этот