– Ты не ранена?
– Нет. Ты уберег меня от этого. Спасибо.
– Ну…
Ему внезапно стало неловко.
– Женщина, одна на улицах, ночью. Говорящая на османском. Это… – Он умолк.
– Тебя это поразило? Мне всегда говорили, что мой язык лучше подходит для казарм.
Турчанка рассмеялась низким смехом искреннего удовольствия, заставившего его всмотреться пристальнее.
– Поразило? Нет. Мне приходилось бывать в казармах.
Григорий осекся, удивленный, что рассказывает о себе. Он никогда этого не делал. Таким был его образ жизни.
– Почему ты была одна? Без защиты?
– Я не беззащитна. Ты сам видел, – ответила она, поднимая руку с кинжалом. – Нет ли у тебя воды? Я бы смыла свиную кровь с моего приятеля.
А вот зрелище окровавленного кинжала действительно потрясло его. И напомнило. Прошло много времени с тех пор, как в его доме был кто-то еще, кроме него самого.
– Прости. Да, вода. Для тебя. И для твоего… друга. Умыться. И напиться. И у меня есть вино. Хотя ты… – Он умолк, покачал головой. – Если ты турчанка, ты не станешь его пить.
– А если я заговорю на греческом?
Женщина легко перешла на другой язык; она говорила на обоих без малейшего акцента.
На этот раз рассмеялся он – и ответил, тоже на греческом, хотя и задумался, как ей удалось с такой легкостью проникнуть под его маску, ведь он считал свой османский безупречным:
– Конечно. И я выпью с тобой.
Григорий поставил лампу на стол. Комната была маленькой, и узкой полоски света вполне хватило, чтобы собрать все необходимое. Тазик для воды, кусок грубой ткани для рук и оружия – и женщина немедля воспользовалась ими. Глиняная бутыль с вином. Григорий налил вина в свой единственный кубок и протянул ей. Поднял бутыль ей навстречу:
– За полуночные приключения.
Оба подняли маски, чтобы выпить. И оба, допив вино, опустили их.
– Что ж, – произнес Григорий, ставя бутыль на стол и опершись на него. – Я должен извиниться за свой город. Обычно это вполне цивилизованное место. Но, как и в большинстве городов, в нем есть… дикие части. А молодежь – везде молодежь.
– Молодежь вроде тебя? – спросила женщина, протягивая пустой кубок.
Григорий наполнил его.
– Но я не молод.
– Трудно понять под этой маской, – заметила она, отпила, глядя на него. – Ты когда-нибудь снимаешь ее?
Он оттолкнулся от стола.
– У меня есть немного хлеба. И сыр.
Григорий залез в мешок, подвешенный к потолку, достал оттуда буханку плотного грубого хлеба и круг острого козьего сыра.
– У