– Оля, ну в самом деле, – раскрыл ладонь Костряков и чуть не сказал «что ты вечно вмешиваешься», но продолжил иначе, – я же принес тебе целый сборник! В библиотеке стоит!
– Там одни глупости, – отвечала она, но глаза мужчин уже снова остановились на Нежине.
Особенно жадным, отталкивающим показался Нежину взгляд Бахрушина. У него были тяжелые сморщенные веки, нависающие в области переносицы и как будто скашивающие часть глаза, а глаза – болотно-серые, с мутными белками и мизерными, как бисерины, зрачками. И из омута этой расплывчатости и дряблости, зрачки били, как оружейные пульки. И порой даже Павла Артемича не щадили, но вот стоило увлечься Бахрушину своим предметом, заговорить про какой-нибудь деревянный свисток 18-го столетия, на котором изображён такой-то крокодил с пастью, как лицо его отёкшее, с резкими удмуртскими чертами становилось гораздо приятнее. Тогда оно казалось даже благовидным.
– Все краеугольные образы славянской мифологии мне известны. Читал по энциклопедиям. Авторов не скажу, – отчеканил Нежин, заносчиво смотря на Бахрушина, и потом повернулся к Кострякову, – насчёт зерна, Павел Артемьевич, я понял. Только тут более, чем в остальном, разговор предметный: напишу несколько эскизов, и вы решите. Насколько я понял от Луизы Николаевны, вам нужна самостоятельная картина, а не копия?
– Самостоятельная, конечно! Но надо сразу договориться о стиле!
– Вам же, наверное, не интересны лубочные варианты изображения китовраса? – ещё раз, чтоб точно было понятно, спросил Нежин, страшась, что Бахрушин притащит ему какие-нибудь коробьи или свистки в качестве наглядных образцов.
– Извините, это вы не зеркальце ли с острова Фаддея называете лубочным или, может, примитивен китоврас с Соломоном на вратах Софийского собора? – стрельнул Бахрушин.
– Нет! – коротко ответил Бажен. – Но это не живописные формы. Да и стена четыре метра на три.
– И, кстати, каков он, по-вашему? – въедался Бахрушин, точно не услышав справедливое замечание про размер стены. – Пал Артемич, ведь вам важно определиться в сходном видении китовраса! Что вы вообще о нём знаете? – снова к Нежину.
– Знаю не так много, – начал он, но только северовед заблестел, он добавил, – как и все, впрочем. О том, что он будет написан в славянской стилистике можете не сомневаться, – гордо и дерзко заявил Бажен. – А что до меня, то я считаю его несчастным.
– Вы, значит, не читали о нем сказания! – желчно отрезал Бахрушин и пролил чай на блюдце.
Видно, что он был раздражён такой волюнтаристской трактовкой героя и из какого-то своего ревнивого чувства еще более возжелал отстранить невежду от той сферы, где он знаток. Как будто эта сфера – его вотчина, куда и вход