На лагерь уже стали опускаться сумерки, когда раздались приветственные крики; вырвавшись из луженых глоток воинов, они всколыхнули степь. С востока к лагерю рысила многочисленная группа воинов; среди них выделялся широченными плечами угрюмый безбородый военачальник с длинными вислыми усами. Ему навстречу выехал предводитель сармат со своими приближенными, и, после обмена приветственными речами, все дружно двинулись к белой юрте, где на деревянных блюдах исходили паром темно-красные куски свежесваренной конины и жирно лоснилась подрумяненная дичь. Началось пиршество, продолжавшееся при свете костров до полуночи.
Наконец лагерь стал постепенно погружаться в сон. И только давно протрезвевшие дозорные исправно несли службу: сказывалась многолетняя привычка к воинской дисциплине, потому что за малейшую провинность наказание было одно – смерть и позор бесчестья, что считалось значительно хуже смерти.
Предводитель сармат и прибывший военачальник, оставив приближенных, удалились в юрту, где слуги зажгли походные жировые светильники. Тимн и его товарищ, забыв про осторожность, подобрались настолько близко к лагерю, что уже могли слышать отдельные слова и возгласы пирующих. Завидев, что военачальники скрылись в юрте, Тимн не удержался от соблазна проникнуть в сонный лагерь, чтобы подслушать их разговор. Шепнув напарнику несколько слов, после чего тот немедленно пополз назад, Тимн бесшумно двинулся вглубь вражеского стана, старательно избегая освещенных мест и держась поближе к кустам – в их тени можно было затаиться от случайного наблюдателя.
Уже невдалеке от белой юрты он вдруг скатился в небольшую, невидимую в темноте ложбинку, едва не свалившись на голову сонному сармату; тот тут же заворочался, что-то бормоча. Тимн хотел было всадить ему в горло нож, но воин мог захрипеть или крикнуть в агонии и всполошить весь лагерь. Повозившись немного, укладываясь поудобней, сармат наконец нащупал виновника своего пробуждения – Тимн почувствовал, как рука воина затеребила собачьи шкуры на спине. Решив, что это один из сторожевых псов, пьянчужка принялся, запинаясь, выговаривать ему, пока его снова не одолел глубокий сон. Медленно, затаив дыхание, Тимн выскользнул из-под его руки и, мысленно поблагодарив Великую Табити за ее доброту, снова пополз по лагерю к юрте, сквозь приоткрытый полог которой посверкивали огоньки светильников.
Говорили вполголоса. Слова с трудом пробивались сквозь плотный войлок юрты, и Тимн в досаде выругался про себя: неужели