– Моя радость… Как вкусно ты пахнешь! Особенно под левой подмышкой…
– А потому что там стук сердца слышнее. Вот, послушай…
Его руки были торопливы, словно знали, что всё это им – ненадолго, не навсегда. И обоюдные ласки становились неровно-нервными: мы воровали друг друга у обстоятельств, выхватывая любимые тела частями, крохами, каплями… Когда он сжимал мое плечо дробно, три раза подряд, казалось, что он пробует массировать приятное на ощупь, молодое тело. На самом деле, думаю, он пытался впечатать в память ладоней его пропорции и невидимый рисунок кожи.
– Ты шёлковая!
– А ты… шерстяной!
Обе ткани, как известно, относятся к разряду деликатных. Инструкция по их обработке тонко вшита в боковой шов чуть ниже талии. Вот каким боком я ему ассистировала – шелковым! Но администратор меня ни о чем не спрашивала – только провожала не слишком светлым, завистливым взглядом: ее возраст и экстерьер еще позволяли мечтать оказаться на моем месте и хотя бы дерматиновым краешком ему поассистировать…
Но вечером того же, вполне благополучного дня я сама себе не позавидовала.
На период творческих встреч в городах и весях актеру, помимо роликов из его фильмов, полагалось иметь так называемую группу поддержки: скучно одному подряд два часа на сцене и сиротливо, даже если удается наладить с залом контакт. Приходилось ведь без спецэффектов удерживать на себе внимание, чтобы народ оскорбительно не разошелся по домам. А раскрывать все тайны актерской кухни в один вечер тоже чревато. Пока довезут артиста до следующего Дворца культуры, «тряпочный телефон» доставит туда все пикантные подробности его рассказов. Поэтому актерские байки экономно дозировались, но зато демонстрировались запасные навыки. Например, искусство декламации. Или актер, сносно владевший гитарой, пел мягким, драматическим тенором песни из кинофильмов. Или, как Григорий Мартынюк, запомнившийся народу в образе майора Знаменского