– А кто давал обещание Омасе? – укорила Ула.
Дорн пожал плечами, смирившись с тем, что он остаётся – и боясь даже дышать громко, чтобы не спугнуть улыбку жены, такую мирную и тёплую.
– Прямо сейчас – ехать? – выдохнула Чиа, испуганно зажмурясь.
Дорн заметил едва различимое движение брови травницы, обнял Чиа и отнёс в двуколку. Усадил, зашептал на ухо о том, что уже скучает и что надо быть по пути осторожнее, и что в лесу замечательно, он бы так хотел всё бросить и убраться вон из города, который весь – каменная ловушка.
– Мы… до листопада обернёмся, – осторожно уточнил Шель, глядя на Улу.
– До больших холодов, – кивнула травница. – Но ты уж помни, главное ваше дело – найти лекаря для Голоса. И не только для него. Дорн пока слишком уж боевит, а поумнеет, тоже в путь отправится. Без сабли, – Ула со значением посмотрела на Дорна.
– Как будет велено, так и пойду, – согласился самый драчливый ноб столицы.
Голос подобрал вожжи. Шельма хлопнул себя по кошелю и подмигнул Дорну – мол, мы при деньгах, не пропадём. Затем добыл из воздуха пару метательных ножей и немедленно их снова спрятал, будто привиделись.
Лошадка фыркнула, переступила и стала продвигаться вперёд и вбок, разворачивая двуколку. Чиа сидела, прикрыв глаза, и вроде не замечала того, что её везут прочь от дома, дальше и дальше… Так и не оглянулась, не отметила прощальным вниманием мужа и дом, не подумала о сыне.
– Уехали? – Дорн рухнул на ступеньку рядом с травницей. – С ума сойти.
Только теперь он заметил, что у Улы дрожат пальцы, на лбу копится бисером испарина. Дышит травница редко и трудно. Дорн вскинулся, побежал в дом – за водой, полотенцем, пледом, подушками… свалил принесённое грудой и поставил на ступеньку кувшин. Сам замер, ожидая пояснений.
– Сколько раз я пробовала прочесть ту книгу, где вместо букв значки. И на картинках люди, а по телу у них точки разноцветные. Не поддавалась мне та книга, – пожаловалась травница. Тыльной стороной ладони отёрла пот, без сил откинулась на перила, не тронув ни кувшин, ни полотенце. – Сынок сразу главное углядел, а я вот… два года надрывалась. Все сны мне та книга иглами истыкала, как есть – все. Но я одолела. Очнётся твоя ненаглядная, а столица уже ох как далече, и ветер зарю задул.
– То есть вы её… – охрип Дорн.
Ула кивнула и снова указала на хмель.
– А был ли у нас выбор? Выноси, что нельзя оставить. Будем жечь твой дом. Уж прости… поздно сберегать то, что корнями заплетено и тенью пропитано.
– Так плохо?
– Да померли бы вы к осени, так мнится мне, – без выражения заключила Ула. – Видишь, какой бес попался кривохожий. Книжку прислал мне, а гадость у вашего порога высадил. Бессонница, немочь для жил, ломота костная, крови порча, – бормотала Ула, продолжая настороженно рассматривать хмель, такой весёлый и зелёный. – Как нарыв беды вызреет, так уж поздно сделается