3. А. С. Пушкин. Его прапрадедом. был «арап Петра великого» эфиоп Ганнибал. Александр Сергеевич был эфиопом (негром) на 1/8 часть (октороном).
4. М. Ю. Лермонтов. Его предком былпоручик польской армии шотландец Георг (Джордж) Лермонт (ок. 1596—1633), взятый в плен русскими при захвате крепости Белая. После чего Г. Лермонт поступил на службу к царю Михаилу Фёдоровичу. Михаил Юрьевич знал об этом, но ему нравилось считать себя потомком полумифического шотландского барда Томаса Лермонта. В 2007 году одна британская организация пригласила потомков Лермонта и Лермонтовых пройти экспертизу по ДНК, дабы определить достоверность родства. Чем закончилось сия затея, мне неизвестно.
5. А. А. Фет. Его батюшкой был Иоганн-Петер-Карл-Вильгельм Фет (Фёт); матушкой – Шарлотта-Елизавета Беккер. Воспитывал Фета его отчим А. Н. Шеншин. По слухам, Афанасий Афанасьевич имел еврейские корни, весьма тяготился своим происхождением, а бумагу, раскрывающую все тайны, велел похоронить вместе с собой.
Читая Чехова
Улица в ночи, фонарь, аптека,
сказывают эпос гусляры,
и поют для австралопитека
дядя Ваня, чайка, три сестры.
Если ж рухнет мир, то для начала,
сны твои лелея, зашумят
шневый сад, медведь.
чайка, три сестры, вишневый сад.
А когда придет Галилеянин,
чтобы, не гадая, умереть,
вознесутся на аэроплане
три сестры, вишневый сад, медведь.
155 сонет Шекспира
Галмите тех, кто галмится в глине,
кто любокрынь ломотит скролыма,
кто не брюхонит бряку в прохыдне,
кто не блокатит оболня с бульма,
кто не разбондит судорный тындях,
кто неокрынный вычмит обельдок,
кто не обаймит чуморный впутьмах,
но искандербит дракство на чудок.
И я болгастый пристеню обстень,
чтобы награнить нугренный колбаст
и чтоб надрыгать шмудрый опупень,
когда нашкугрит одрый шкурдопласт.
Галмите тех… но гламкостная брядь
мне скролымя ломотит любокрядь.
Этюды с выставки
Художникам Энска посвящается…
Этюд, этюд, еще этюд,
еще этюд – и вот
Шурум Буруев (город Энск)
рисует натюрморт.
Меня на выставку зовут,
вот я туда пришел:
везде этюд, сплошной этюд —
и мне нехорошо.
И думал Буруев, натю́рморт пиша:
этюд обалденный, и жизнь хороша!
Этюды сплошь – едва дышу,
шизеют землячки,
по экспозиции брожу,
пытаюсь снять очки.
Неправда, что на перевод
я силы берегу,
но восьмисотый натюрморт
я видеть не могу.
Но думал Буруев, мне зренье круша:
этюд офигенный, и жизнь хороша!
На выставке