– Я ни в чем не виноват, но ты прости, прости меня! – пафосно заныл Ленский и, зная, чем заткнуть фонтан ревности, легкими руками, мягкими губами потянулся к ревнивцу.
…Ленский сладко спал. Рубаха-парень вышел из палатки. Сквозь нетронутую роскошную хвою ослепляющими клочьями пробивалось низкое солнце. Стараясь не шуметь, рубаха-парень прогулялся, но недалеко: метрах в двухстах стояла его «шестерка». Он открыл багажник, извлек из него лопату и моток нейлоновой веревки.
В крутом склоне оврага он за полчаса вырыл аккуратную нишу. Отдохнул немного; оставив лопатку на земляном холмике, вернулся в палатку и присел рядом с Ленским, по-буддистски скрестив ноги. Ленский спал. Рубаха-парень, он же социальный герой, осторожно стянул плед. Ленский спал абсолютно голым, и им голым рубаха-парень полюбовался, еле прикасаясь, погладил его. От затылка до пят. Ленский сладострастно захныкал во сне. На миг проснулся, чтобы сказать:
– От тебя так чудесно пахнет потом, милый! – и вновь заснул.
– Спи, спи, – на всякий случай убаюкивающе пожелал тот, кого назвали милым, подождал недолго, извлек из кармана похожий на клубок бабушкиной шерсти для вязания моток нейлоновой веревки, осторожно приподнял голову спящего и завел под шею полутораметровый конец мотка. Ленский повздыхал во сне.
– Прощай, любимый, – вздохнул рубаха-парень и мощно стянул удавку.
Ленский вскинулся, пытаясь вырваться из петли, но что-то хрустнуло в горле, и он обмяк. Куда геттингенской душе до мощи социального героя!
Сделав узел на удлинившейся шее, рубаха-парень за веревку поволок тело к только что отрытой нише. Труп легко скользил по траве. Все правильно рассчитал: тело, которое он осторожно скатил по горке, легло в приготовленную яму. Только безвольная рука вывалилась. Рубаха-парень поцеловал эту руку, уложил ее как положено, заплакал и, плача, лопатой закидал могилку землей.
Глава 5
Осторожно переставляя ступни сорокового размера, она шла по парапету, отделяющему Воробьевы горы от Москвы, и, приветствуя лежавший внизу и вдалеке огромный варварский город, легко помахивала букетом роскошных роз.
Он, обеспечивая равновесие, страхуя ладонью, глядел на нее – снизу вверх. Рассмотрел:
– Вы похожи на мечту моего детства – Дину Дурбин.
Она одарила его улыбкой (зубы были, правда, плоховаты); ловко спрыгнула и с гордостью ответила:
– Мне все об этом говорят.
Она и впрямь была похожа на Дину Дурбин. Но, скорее, не на саму актрису, а на ее скульптурное изображение, которое, как и положено произведению монументального искусства, было в полтора раза больше оригинала. Став рядом с ним (они были одного роста), новоявленная Дина Дурбин понюхала свой представительный букет, кокетливо несколько раз моргнула широко распахнутыми бледно-голубыми глазами и снова улыбнулась.
– Ну и как вам после трехлетнего перерыва наша Москва? – дежурно спросил он.
– Она всегда страшная. Я боюсь этот город. – В речи мраморной Дины вдруг прорезался акцент. Не английский – чухонский.
– Я