Горячие слезы капали на руки Максимилиана. Он не понимал языка, на котором говорила Нийдэ. Лишь по интонациям можно было понять, что рассказ ее очень печален. Иногда Дург между своими вопросами девушке переводил, что она говорила.
– Не плачь, малышка, мы не дадим тебя в обиду, все уже позади, – решился заговорить Максимилиан.
После этого он крепко сжал девушку в своих объятиях и тихо проговорил ей на ушко, хоть она этого и не поняла: «Я теперь тебя никуда не отпущу и никому не отдам».
– Выходит, Нийдэ, что у тебя есть все основания ненавидеть эрлахов? – продолжил свой расспрос Дург.
– Да, мой господин, я ненавижу их всем сердцем, – сквозь слезы ответила девушка.
– Но тогда есть серьезные подозрения, что это ты перерезала ночью глотки тем трем эрлахам в шатре, из-за чего мы чуть было не лишились голов.
– Я очень хотела это сделать, господин, и уже решилась, взяла нож для разделки мяса, но кто-то опередил меня. Я не убивала этих вонючих подземельников. А если бы убила, то призналась бы в этом. Мы, эссийцы, честный и благородный народ, мы не способны на такие подлости, о которых вы подумали, – дерзко вздернув вверх подбородок, произнесла Нийдэ.
«Неужели герцог Нильберд оставил своих людей в столице Арханкизии, чтобы подставить нас? – мелькнула мысль у Дурга. – Хотя с таким же успехом лазутчики могли перерезать глотки и нам с Максимилианом, но их задача была именно подставить нас. На мое убийство король обязан был бы выставить претензию шаху. А вот если я буду уличен в тяжком преступлении, то претензия короля будет несостоятельной. Значит, те, кто разыграл этот спектакль, не хотят обострения отношений Ледонии с Арханкизией. Их задача – убрать меня со сцены. Инквизитор будет стараться всеми способами не дать мне настигнуть королеву с Нильбердом. Они где-то здесь. Надо опередить Хилакиуса. Тогда козыри будут у меня в руках».
С этими раздумьями Дург первым въехал в лирнийские горы.
Невысокие часто посаженные остроконечные холмы, высотой чуть выше всадника верхом на лошади, оказались труднопреодолимой преградой. Никакой дорогой здесь и не пахло. Не было ни одного плоского участка. Все четыре лошадиные ноги находились в разных плоскостях,