Он неторопливо поднялся наверх, и его действительно ждала Оливия. Ей уже не двадцать пять, как когда-то, во времена краха всего мира и внезапно вспыхнувших между ними чувств. Поначалу им казалось, что все это из-за попытки забыться. Что их рассудок борется с безумием от осознания случившейся катастрофы и потому бросает обоих в пучину страсти, горячей, как извержение вулкана. Но теперь их чувства проверены временем. Да, ей уже давно не двадцать пять. И он уже не молодой камчатский ученый, еще не решившийся взяться за работу над докторской диссертацией.
Но Оливия все так же прекрасна, и не замечал он, чтоб она сильно изменилась с того дня, как Антонио набросал в блокноте на них карикатуру. И сейчас эта карикатура висела на стене, среди остальных работ Антонио.
Михаил взглянул на нее и улыбнулся. Все тот же золотисто-пепельный цвет волос и те же большие голубые глаза. И даже когда сердится, вот как сейчас, она все же прекрасна.
– Привет, – как ни в чем не бывало выдавил Крашенинников, глядя на ее напускную суровость и упертые в бока кулачки. – Оля, ты же американка, а встречаешь меня совсем как-то… по-русски…
– И что, ты решил, что ты сейчас придешь, пошутишь, я разомлею от счастья и упаду в твои объятия? – строго спросила она.
Михаил уставился в потолок, затем опустил глаза к возлюбленной и кивнул:
– Ну, было бы неплохо. Почему бы и нет?
– Да потому что ты asshole, Майкл! – воскликнула Оливия.
Они уже давно называли друг друга Оля и Миша. Крашенинников иногда, в минуты интимной близости, поизносил с трепетом «Оливия», сладостно смакуя каждый звук в этом мелодичном имени. Но вот когда Оливия злилась, то Миша очень быстро превращался в Майкла, и к тому же она, сама того не замечая, разбавляла русскую речь, которой теперь владела почти в совершенстве, уже давно не употребляемыми родными словами. Особенно ругательными.
– Да, но я ведь твой asshole. У вас же так заведено…
– Нет, Миша, у них принято хорошо относиться к их сукиным детям[10], а не к… – вмешался Антонио, но договорить не успел.
– Shut up! – крикнула на итальянца Собески.
– O, mamma mia, beh, così sia! – Квалья поднял руки и отвернулся.
– Послушай, Михаил, – продолжала негодовать Оливия. – Разве я не просила тебя не связываться с этими бандитами? Разве я не умоляла тебя не нарушать их правил и не злить их?
– Просила, – виновато вздохнул Крашенинников.
– Тогда какого черта ты опять это сделал?! Почему снова ушел посреди ночи?!
Еще