Сердце разрывается от печали и боли, ушел от нас замечательный человек. Да упокоится душа раба божьего Филиппа Ермолаевича. Прощай наш дорогой земляк, не понимай нас лихом. Пусть земля тебе будет пухом. Во имя отца, сына и святого духа, аминь».
Он отложил ручку в сторону, прочитал рукопись торжественно-трагическим голосом. Кот Борька, испугавшись, спрятался под кроватью, а Ганка искренне прослезилась, вытирая пухлые щеки красном платком.
– Добрэ напысав, до слез пробырае, аж мороз по шкири, – промолвила она глуховато и упрекнула.– Що до мэнэ, то я добрэ памъятаю, ты часто рукам волю давав и мэнэ лупцевал. Тильки останний рик трохы зупынывся.
– Сама виновата. Бог шельму метит, не лез поперед батька в пекло,– привел Уваров жесткий аргумент.
– Ты и про мэнэ таку жалючу промову напышы,– попросила Ганна.
– Сама сочиняй на ридний мови,– отмахнулся он.– Мне надо еще свою речь подработать, подробную биографию вставить, мудрые стихи, чтобы не меньше десяти страниц печатных получилось. Тогда подольше полежу под открытым небом в последний раз. Да, чуть не забыл, вот старость не радость. Слушай внимательно, старая клуня,а лучше запиши.
Она тяело оторвала от кресла задницу, взяла с полки лист бумаги и карандаш и проворчала:
– Слухаю
– Завещаю после издыхания мое тело не обмывать. Без разницы, чистым или грязным я попаду в котел с кипящей смолой…
– Так ты, Филя, грешник. Зараз кажы з якою бабой зрадыв? – возмутилась Ганна.
–.О, святая, непорочная дева голос подала, – парировал он. – Тебе тоже придется в котле кипеть. Мне добрые люди рассказывали, как вы с Пивнем на колхозном сеновале семечки толкли…
– Цэ брехня! – всполошлась супруга.
– Бог шельму метит, – произнес он и, махнув рукой, примирительно заметил. – Не хочу, чтобы бабы потешались над моей наготой.
– Мертвому без раницы.
–Я вот думаю, кому поручить речь зачитать. Может, ты возьмешься? По бумажке с печатным текстом не трудно будя.
– Ни-ни,– как огромная птица, она замахала короткими руками.– Я ж тоди буду притомлена, уся в турботах, скорботе и сльозах?
– Да, тебе тогда будет не до речей,– согласился Уваров.– Я, наверное, сам озвучу, заранее записав на магнитофон. Имей в виду, когда будешь рыдать и причитать или в обморок падать, называй меня не Филей, а с почтением, народу то набежит немало, Филиппом Ермолаевичем,