другие будут продолжать их в Деле;
и лаской их нельзя сложить у ног,
от скуки счастья нет для них лекарства -
ещё никто их удержать не смог,
рожденных для дорог и для бунтарства.
Гарри, сдвинув штору, понаблюдал – он делал так каждое утро – за тем, как жена садилась в служебный автомобиль; дети ещё спали, дом после ухода Онки опустел и затих; автомобиль тронулся и очень скоро скрылся из вида. Гарри в такие моменты становилось особенно горько и одиноко – и серьезным ничем не заняться, не почитать, близнецы могут проснуться в любую секунду, придется тут же всё бросить. Сидеть сложа руки тоже совсем не хочется… Проживая эти совершенно пустые и потому бесконечно долгие минуты перед пробуждением детей, бесцельно шатаясь по комнатам, Гарри почти физически ощущал, как уходит время его молодости, его жизни. Напрасно уходит, пусть каждое утро всего по полчаса, но невозвратно. Иногда в голову Гарри приходила грешная мысль о том, что зря он связал себя семьей, мог бы сейчас оставаться свободным и иметь возможность, как Онки, куда угодно пойти, делать что угодно, не спрашивая никого… Эх, почему он не родился девчонкой? Существом самостоятельным и сильным, созданным дерзать, а не быть молчаливой тенью дерзающего…
Измучив себя подобными рассуждениями, Гарри порой расстраивался и плакал.
Просыпались близнецы, тянули к папе свои пухлые розовые ручки, улыбались ясно, мятые золотые завитки расправлялись у них на головках, сияя в утреннем свете подобно солнечным лучам, тупые толстые молочные зубки показывались в ротиках, раскрытых в смехе; они были похожи на ангелов, эти дети, они смотрели на Гарри круглыми голубыми Онкиными глазами, в которых читалась безграничная и безусловная любовь…
Он тут же горячо раскаивался в давешних тяжелых мыслях, встречал их ласковыми утренними поцелуями; общение с детьми преображало его, он как будто сразу становился другим, презирающим того себя, который лишь несколько минут назад смел сожалеть о рождении своих славных малышей потому только, что ответственность за них теперь ограничивает его свободу…
Эта последовательность настроений выстраивалась каждое утро без изменений, день за днем, год за годом… Тоска, с которой Гарри провожал скрывающийся в потоке автомобиль Онки, никуда не исчезала; подобно тому, как змея скрывается под камнем от зноя, днями она пряталась и появлялась всякий раз, когда повседневные заботы оставляли сознание молодого мужчины.
Он часто задумывался: а чувствовал бы он себя более счастливым, если бы его супруга была другой, более заинтересованной в семейной жизни, если бы она имела другую профессию, скажем, адвоката, преподавателя, менеджера – профессию, позволяющую больше времени проводить дома, со своими родными? Гарри не мог сам про себя понять – завидует он Онки и её любви к выбранному ею Делу, или обижается на неё за отсутствие внимания? В чём причина этой опустошающей грусти: в отсутствии у него Дела, которое он делал бы так же преданно и радостно, как Онки, или в том, что он хотел бы каждый день видеть