Жадные взгляды «ангелов» сосут душу Зеклы из глазниц.
– Значит… ты хочешь похоронить себя во грехе?
– Ты даже не представляешь, кто отец этого ребеночка… – отвечает Зекла.
Отец Давид снисходительно улыбается.
– Хорошо. Если ты не хочешь сама, мы спасем твою душу без твоей пораженной грехом воли.
В толпе хлыстов блестят сердобольные взгляды.
– И да будет всем вам, ревностно взалкавшим по чистоте в Боге, это уроком…
Но Зекла лишь торжествующе приговаривает:
– Ох, узнаете, скоро узнаете, кто мне сыночка прижил…
Хлысты берут под руки свою сестру и ведут к никогда не разбираемой церковной плахе, стоящей на заднем дворе в назидание. Воля медиума Давида движет хлыстами.
– Эй, жид! Торопись! Ведь они уже близко!
– Да кто они, окаянная?
– Мздователи! Уже едут! Уже близко!
– Мгм. Ты правда думаешь, что элитные боевые части самого Катехона придут сюда из-за твоего гнусного доноса?
– Еще как!
Отец Давид слышит треск моторов, доносящийся из лесной глубины.
Совпадение? В сердце зачинается нехорошее чувство. С лица сходит выражение ерничанья.
– Как это понимать?
– Все просто, Отче! Ты повинен в убийстве ребенка, оказавшегося слишком дорогим своему отцу.
Спустя несколько минут черные нацистские трициклы чертят на размякшей земле свои виражи. Хлысты стоят в оцепенении, а игумена ведут под руки люди, полностью зашитые в кожаные рясы.
– Теперь ты – на плаху! – проговаривает Давиду один из палачей.
Вот они какие, мздователи! Полностью в коже, лица скрыты, на плащах – эзотерические росписи, нанесенные белой краской.
Сруль с криком пытается вырвать своего благодетеля из рук мздователей, но в то же мгновение его тучное тело падает на землю с простреленной головой.
– Сруль!.. Остановитесь! Мы лишь стяжатели… ангелических тел… Это часть обряда, на то есть санкция Церкви. Я не убивал! Как? Как это возможно? – отец Давид знает, что, когда мздователи решают расправиться с тобой, оправдаться нельзя. Время военное и жесткое. Но молчать не может. – Не верьте этой шлюхе! Блудница! Клеветница!.. Кликуша!
Отца Давида отделяет от земли лишь вершок табуретки. Мздователь завязывает петлю на шее. У ног игумена стоит Кириак и сосредоточенно рассуждает.
– А мне-таки, батюшка, кажется, что, когда Бог умер, даже воздух омертвел. И можно с Богом воссоединиться, только самому для мира умерев.
– Смерть ты видишь каждый день, Давид. Что же теперь расхлябался? – торжествует Зекла.
Братья и сестры хлысты сторонятся ее, они растеряны. Гул стяжателей и кряхтенье Давида прерывает сухой уверенный голос.
– Отче! Услышь и прими, – на погонах главы мздователей вышитые черепа Ветхого Адама, на шее висит нагроможденный религиозными символами крест. – Катехон, живой Бог Евразии… не может ошибаться! Ты осужден по прямой директиве нашего Отца.
– Что-о-о?! –