– Ну вот опять! Почему сразу старик? Разве не выходят девушки замуж за любимых?
– И что с того? Даже если любимый… Быть женщиной – бремя, Вера! А это движение… это единственное, где женщина ценна, где она нужна. Где ее по-настоящему уважают. А не тыкают в нее православием, ее якобы грязной сущностью… Хороша грязь – производить новых людей! Это благословение, язычники возвели это в культ, в святость… Для умной женщины в наше время нет другого пути. Лучшие из нас уже там, как ты не видишь? Ты же не религиозная фанатичка, да и таких, к счастью, уже мало…
– Кто внушил тебе эту ненависть к браку? Почему? Отец не издевался над матерью.
– Не издевался. Но и счастливой она не была.
– Это уже ее личный выбор.
Полина нахмурилась, но не решилась возразить.
– Тебе не кажется, что, несмотря на любую религию, люди просто старались жить во все времена? Они лгали, прелюбодействовали, ябедничали и ленились. Они любили и радовались, объедались. Они просто жили и особенно не задумывались ни о боге, ни о политике… Их вынуждали. Они лишь хотели следовать своим путем и быть счастливыми.
– Наверное… Может, я бы и хотела найти иной путь, но его нет. Сидеть на «Лебедином озере», вздыхать, охать и ждать, пока меня сметут взбесившиеся рабы? Нет, я лучше буду с этими рабами. На их стороне правда. Женщина как аксессуар, предмет утех… С ней делают что хотят под предлогом заботы. Ее мучения в родах воспринимаются не как что-то достойное уважения, как в древнем мире, а как должное наказание… Наказание за пол, который она не выбирала. Наказание за мужскую похоть, за супружеские обязанности, инициатором которых является не она? Наказание за брак, который ей внушили хотеть… Какой мелочный бог. Мне это претит. Мама не была такой и мы с тобой не такие. Мы не имеем право растрачивать то, что начали наши матери. И забывать Софий Перовских. Их было мало, но тем они ценней. Они нашли в себе силы прозреть на фоне этого мракобесного ужаса. Знаешь, в войне есть смысл, если она идеалистическая. И даже есть смысл в ее павших. Они дают нам запал.
– Всей моралью мы еще в прошлом веке, – лениво разразился Матвей, вспрыгивая с дивана и рассеянно ища свой пиджак. – Консерватизм – это бессилие.
– Консерватизм – это лень, – перебила Вера.
– В любом случае, ревет махина – двадцатый, и мы должны приспособиться к его веяниям и диктовкам. Мы его ваятели и жертвы.
– Браво, дружище! – Полина выбросила вперед руку театральным, но органичным жестом.
Вера посмотрела на Матвея внимательно и просто. И отчего-то, найдя его взгляд, отвела свой.
– Разве мы действительно