– Я пил.
– Ты же меня знаешь, – не останавливалась Зоя Ф. Но я уже голосил:
– Аривидерчи, Аванти…
Меня никто не слышит? Все, все.
– Надо закончить, – читаю в глазах. Мама не двигается. Скидываю, спрыгиваю, слышу в ответ: «Нервный какой-то» и мамино: «Нормальный», и я на улице. Сенбернара не было. Я встал на его место. Ждал, пока мама переговорит, заплатит и как-то успокоит Зою Федоровну, уверенную в том, что мой побег ее вина, но почему – все же нормально сидят, пока над ними не встряхнут накидкой и не проведут грубым полотенцем по шее.
Мама!
– Ладно, – радостно провозгласила она, плавно проведя ладонью по голове, словно тестировала мою прическу. – Пойдет.
Если мама сказала, что пойдет, то… действительно пойдет. А может быть, поняла, что ее знакомая не прежняя Зоя Ф., почти семья, а совсем не семья и даже больше – мстит за что-то. Через меня. Может быть, они однажды с мамой что-то или кого-то не поделили. Мама забыла, а вот парикмахерша помнит. Хорошо, что я помог ей в этом разобраться. И пусть у меня не все срезано и уложено, зато мы ушли.
Красный глаз. Стоим. Троллейбус замер на повороте, прогнувшись в косую дугу… Реклама «Доширака» уговаривала есть и улыбаться всей семьей.
– Кто ест доширак, тот заработает рак, – проворчал прохожий с синими ушами.
Меня била дрожь.
– Да что с тобой?
– Н-не з-на-ю-ю.
Мне было холодно. Ветер не был таким ледяным, но дрожь другая. Как при гриппе.
– Скажи: «Ножницы».
– Почему ножницы?
– Нормально… вот и порядок… Домой обедать. А вечером нас тетя Лара позвала.
– А костюм?
– Костюм я тебе тоже купила. И сумку.
Конечно, он на мне висел. Сестра жеманничала, по-обезьяньи ходила по коридору. Как же она ждала этого дня: мне покупали обновку, чтобы Жанка могла поообезьяничать.
– Лохнесское чудовище.
– Ничего, подошьем, – успокаивала мама. Не буду же я тебе каждый год новый покупать.
Причина… Для мамы она была веской. Отец работал сдельно. Судил кого-то. Приходил и прятался за газетой. Мама часто искала возможность найти его, чтобы робко спросить: «У тебя не будет..?». Громко кашлял и делал вид, что не слышал просьбы. Хотя мама все равно его подлавливала, когда тот шнуровал ботинки.
Только разве эта дылда поймет? Дылда – это Жанна. Жанна – это и дылда, и градусник, и переворот сознания, и «потомушта», и «ненра». Ей не нравилось, как я здороваюсь, как хожу, что ношу, как говорю. Но если бы только я был объектом… Ими были и мама, и папа, и любой, кто назывался ее другом.
Количество ее «друзей» перевалило за сотню. У нее была традиция – дарить при знакомстве феньку… И она каждый день заготавливала себе коллекцию этих веревочек, чтобы расстаться с ними назавтра. Действительно расстаться, так как новые знакомые тут исчезали после первого спора о неправильных ходьбе, кроссовках и минеральной воде, которую они пьют. Но она продолжала резать, наверное, надеясь найти самого терпеливого.