Внутри все убранство чулана состояло из двух соломенных матрасов.
Многие из вождей роялистского восстания проводили здесь по нескольку дней в последний десяток лет: граф Фротте, Пишегрю, Шаретт, а позже Жорж Кадудаль[2], сам неуловимый Бруслар и многие другие из знаменитых в то время заговорщиков.
Несмотря на это, до самого 1806 года ни малейшее подозрение не зародилось среди полиции, хотя она, переживая все политические движения, оставалась обычно хлопотливой.
«Гражданин Боран» в трагические дни гильотины, «папа Боран» – во время Консульства и империи сохранил за собой все ту же репутацию почтенного, спокойного человека, вполне чуждого политическим партиям, живущего исключительно для своей дочери, составлявшей всю радость его жизни, и для своей процветавшей маленькой торговли.
В начале 1795 года семейство часовщика неожиданно увеличилось прибытием его племянника, который был немного моложе Рене, насчитывавшей в это время двенадцать лет своей жизни.
В одно прекрасное утро соседи увидели в лавке это новое лицо, представленное им при случае под именем Шарля Борана, сына Сильвена Борана, младшего брата Гиацинта. Племянник часовщика прибыл в Париж из своего родного города, чтобы изучить ремесло под руководством своего дяди и впоследствии пристроиться самому в столице.
Это был блондин с изящным и бледным, несколько утомленным лицом, и последнее вызывало справедливые замечания многих, что, как видно, воздух Нормандии не отличался особенной целебностью, если тамошние дети были так хрупки на вид. Но Боран объяснял бледность своего племянника возвратной лихорадкой, и никто не требовал более подробных пояснений такого незначительного дела.
Шесть лет провел мальчик в тяжелой атмосфере предместья, редко выходя из дома, часто хворая, присматриваясь около Блезо или самого Борана к устройству часового механизма, ко всем подробностям специальности, необходимой для избранной им профессии. Между делом он много читал, в особенности книги по истории Франции. Все эти занятия удерживали его дома, как и тех, у кого он жил.
Летом, по воскресным дням, все семейство, включая работника и служанку, отправлялось за город, в Ванва, где у Борана был маленький домик и садик. Это жилище было уединенно, в стороне от дороги, и там нечего было опасаться любопытных глаз и ушей.
Все весело забирались в нанятую для этого тележку, нагруженную, кроме того, провизией. По прибытии на место припасы выгружались и все входили в дом. Здесь сейчас же происходила каждый раз одна и та же странная перемена в отношениях этих людей.
– Ваше высочество! Наш принц! – говорил Боран, падая на колени со всей своей семьей перед своим