– Это был совершенно другой почерк, нежели почерк полученных мною писем, – горестным тоном продолжал кардинал, – и подпись состояла только из имени: «Мария-Антуанетта». Я бросился к графине и осыпал ее упреками, она испугалась, смутилась, но потом заявила, что королева, вероятно, диктовала свои письма ко мне, но сама подписывала их; в этом графиня готова была поклясться. Вечером ко мне явились испуганные ювелиры: королева ничего не прислала им, а когда они пробовали добиться аудиенции, то не были допущены во дворец. Они обратились к мадам Кампан, которая заявила им, что у королевы нет этого ожерелья, что она никогда не виделась с графиней Ламотт Валуа, что все это – гнусная интрига против королевы и что она, Кампан, тотчас отправится в Трианон, чтобы известить обо всем королеву. В следующее воскресенье в Версале произошло то, что вы уже знаете. Больше мне нечего прибавить.
– От лица всего суда благодарю вас, ваше высокопреосвященство, за ясное и откровенное изложение этой печальной истории, – сказал председатель. – Вы утомлены, а потому можете вернуться сейчас же в Бастилию.
В ответ на поклон кардинала все судьи встали, как один человек, и поклонились почти с благоговением. С трибуны для зрителей закутанная вуалью дама крикнула:
– Да благословит Господь мученика королевской власти!
Председатель приказал ввести обвиняемую, графиню де Ламотт Валуа. Пред судьями появилась стройная, изящная молодая женщина, одетая нарядно и богато, с сильно нарумяненным лицом и насмешливой улыбкой, открывавшей два ряда великолепных зубов. Среди зрителей послышался неодобрительный шепот.
– Господа, – громко сказала графиня, устремив на судей взор блестящих черных глаз, – разве здесь театр, что публика выражает свое одобрение или неодобрение?
Председатель не удостоил ее ответом, но подал знак приставу, и тот поставил пред столом тяжелый деревянный стул, к высокой спинке которого были приделаны две короткие железные цепи.
– Как вы смеете предлагать мне стул, на который сажают преступников? – гневно закричала графиня Ламотт.
– Садитесь! – повелительно сказал пристав. – Этот стул предназначен для подсудимых, а цепи – для непокорных! Если вы не сядете на место добровольно, я позову людей, и вас посадят насильно!
Графиня громко вскрикнула от гнева, но, не встретив ни с чьей стороны сочувствия, дерзко засмеялась и грациозно уселась на стул, точно была не пред лицом судей, а в изящном салоне. На вопрос председателя о ее имени и годах она ответила, что он, очевидно, не привык к дамскому обществу, если осмеливается спрашивать о возрасте, хотя бы и такую молодую даму, как она; но все-таки сказала, что ее зовут графиней де Ламотт Валуа, и при этом прибавила:
– Если бы в этой несчастной стране, которую губят недалекий король и развратная королева, было сколько-нибудь справедливости,