Рано утром следующего дня взмыленные кони красного комдива Дмитрия Жлобы ворвались на улицы упавшего в колени города, усеянного следами торопливого бегства – от детских распашонок до раздавленных самоваров. «Под мощным ударом пала столица южной контрреволюции…» – победно отстучал трофейный аппарат Морзе председателю Реввоенсовета республики товарищу Троцкому. Автор телеграммы – сын литовского крестьянина, двадцатичетырехлетний командир 9-й армии Иероним Уборевич. Радость военного успеха и жажда классовой мести вновь слились в бешеную ярость, не знающую снисхождения. От окраинных переулков босоногой толпой гнали пленных, промокших насквозь, в одном исподнем. Тех, кто не успел добраться до спасительного левого берега, выволакивали из мутной кубанской стремнины. Наспех сколоченные плоты рассыпались под тяжестью тел. Мимо Елизаветинской, Марьянской, Ивановской и далее ниже, к азовскому гирлу, еще долго плыли бревна пополам с трупами. Рачительные станичники дерево вылавливали, а мертвые тела баграми отталкивали – плывите дальше, бедолаги! И катились они далее в сопровождении каркающего, лоснящегося от сытости воронья, усевая обглоданными костями речное дно.
Добрались красные конники и до подземелий кафедрального собора. С ошпоренным звоном, цепляясь шашкам за каменные углы, спустились к усыпальницам. На месте могилы Алексеева зияла черная яма.
– Сбежал, собака! – выругался тот, что от сапог до фуражки блестел хромовой кожей и аптекарским пенсне на бледном, чахоточном лице. – У, дьявол! – процедил сквозь зубы и с дымным оглушением разнес в щепу из ревнагана забытый в яме заступ. Стреляли тогда по любому поводу. Чаще палили, чтоб душу облегчить, но лучше всего это получалось, когда по живым мишеням…
Через бездну лет я брал интервью у старенького и сильно ветхого революционера Федора Яковлевича Волика. Дело было на Октябрьской в больничной палате спецполиклиники. Федор Яковлевич, преодолевая жестокую астму, прерывистым шепотом (громче просто не мог), вспоминал свои впечатления о тех днях, когда он, храбрый портняжка, примкнувший к большевикам и притачав к диагоналевым штанам собственного пошива деревянную кобуру огромного маузера, занял место городского военного комиссара. Рассказ ветерана партии был, что называется, в «красную строку» – близился главный «храмовый» праздник коммунистической эпохи – пятидесятилетие октябрьской революции. Пропагандистский восторг преодолел все мыслимые децибелы. Мы с телевизионным режиссером Юрой Савиновым верноподданно суетились, пытаясь создать в старенькой больничке обстановку победительного торжества. Вытащили дедулю в фойе, усадили возле фикуса, надели на него пиджак с орденом Ленина. Орден был такой сиятельной