Шпаликов в свою очередь спер “Охранную грамоту” у меня. Он вообще в отношении книг и фотографий не делал никакого различия между частной и общественной собственностью.
На мой день рождения в девятнадцать лет Белла Ахмадулина, кроме Хлебникова, собрания сочинений, приговоренного потом к продаже лихой моей компанией, подарила мне еще и замечательную фотографию Пастернака. Ее сделал молодой поэт Юрий Панкратов в Переделкине. Пастернак в полосатой пижаме, похожий “одновременно на араба и его лошадь”, как сказала Цветаева, стоит в соснах, опустив руки.
Фотография эта у меня пропала. Но была обнаружена спустя некоторое время в комнате на Арбате, которую снимали Шпаликов и Рязанцева, пока не расстались. Гена остался там один. И вот как-то, придя в эту коммунальную квартиру, я застал врасплох моего друга, с гордостью показывающего фотографию одной очень известной молодой актрисе, за которой он тогда ухаживал.
На обороте снимка было написано Генкиным – особым – почерком что-то вроде: “Геннадию Шпаликову, поэту и гражданину. Борис Пастернак”.
“Гена! – сказал я, когда звезда экрана ушла, – какой же ты гад и трепло! Когда это тебе Пастернак подарил мою фотографию?” – “Паша! – он смотрел на меня с таким радостным простодушием, с такой неотразимой честностью своего прекрасного лица. – Подарил! Нет! Правда, правда!”
Позже я придумал для него определение: простодушный обманщик.
Господи! Какой же это был свет в моей жизни! Ну почему он так скоро угас?
Однако с четвертым этажом мы еще не расстаемся. Мимо актового зала – часть этажа – владения художественного факультета. Или “запорожская сечь”, как я тогда прозвал этот пахнущий краской буйный коридор. Где мы, приходящие с других этажей, не теряли – не оправдавшуюся ни разу – надежду когда-нибудь увидеть голую натурщицу.
Валера Левенталь, от которого я набирался ума по части живописи. Миша Карташов, Миша Ромадин, Сережа Алимов, Ильдар Урманче. Приехавший из Парижа “француз” Коля Двигубский, который одевался еще более стильно, чем Тарковский. Две чудные девочки: Мариша Соколова – Бекки Тетчер, как ее называл Левенталь, – и Алена Спешнева. И конечно, Алик Бойм, тоже непременный и действительный член нашей – общей – большой компании.
Ну и, конечно, Боря Бланк. Тогда молодой коммунист из бедной еврейской семьи. С этим осторожным безумцем, ставшим еще и режиссером, мы сделали аж четыре безумных и хулиганских фильма – странная жатва девяностых годов.
Направо ли пойдешь к братьям-художникам, налево ли – в библиотеку, все равно не миновать площадку перед актовым залом. Там занимаются сцендвижением актрисы в черных трико. Проходить мимо них надо не задерживаясь, небрежно, делая вид, что тебе до лампочки их прелестные, рельефно обтянутые черным юные тела, их мускусный аромат, наполняющий наши ноздри.
И среди всех –