Развитие любви от вожделения до высших своих модальностей предполагает включение в ее орбиту другой части души – рассудка. На этой почве возникает «любовь – прагма». Она представляет собой спокойное, благоразумное чувство, в котором разум преобладает, а сама чувственность подчинена ему. «Прагматик» не любит того, кто, по его мнению, не достоин его любви. Он сердечно относится к близким людям, делает добро, облегчает жизнь другим. Но внутренне он крайне сдержан, скован разумом, не проявляет открыто своей влюбленности. По сути, «любовь – прагма» – это скорее глубокая симпатия, даже привязанность, чем телесная необходимость. Духовное начало в такой любви представлено доброжелательностью, добросердечностью, заботливостью, великодушием. И духовное начало здесь связано именно с тем, что «великодушными мы оказываемся только тогда, когда отдаем другим предпочтение перед самим собой и когда мы жертвуем чем-нибудь ценным для нас ради того, что имеет такую же цену для других»[49].
Если «прагматик» полагает достойным своей любви конкретный ее предмет, он способен на жертву, а значит, он уже есть существо духовное. Согласно А. Смиту, «человек, отказывающийся от своих притязаний потому, что считает другого более способным (…) подвергает себя опасности не из человеколюбия, а вследствие того, что глубже чувствуют интересы других, чем свои»[50].
Если речь идет о друге, значит, речь идет и должна идти о любви, а точнее о такой ее модальности как «любовь – прагма». Что же касается великодушия, то оно как раз и возникает из человеколюбия и представляет собой духовное начало более высокой любви – «любви – сторгэ». Это – любовь – понимание, любовь – дружба. «Сторгэ» – это любовь без лихорадки, без безумств и безрассудства. Она возникает постепенно, а не сразу, как медленное вызревание цветка, но не как удар молнии. «Любящие, такой любовью вслушиваются друг в друга, стараются идти друг другу навстречу. У них царит тесное общение и глубокая душевная близость. У такой любви особая прочность… «Сторгиане» глубоко доверяют друг другу, они не боятся неверности, зная, что их внутренняя тяга друг к другу не угаснет от побочного увлечения»[51].
Однако, есть еще одна модальность любви. Она обусловлена душевными переживаниями и даже деструкциями. Это «любовь – маниа», которая представляет собой смятение и боль души, сердечный жар, нервное расстройство, чередующееся вспышками возбуждения и подавленности. Неврастенический контекст такой любви связан с проявлениями деспотизма, ревности, подозрительности и т. д., что, безусловно, негативно отражается