Были и какие-то другие – из той же серии «Библиотека фантастики и приключений» с завитушками на обложке. Даже, кажется, «Обитаемый остров» я читал первый раз в этом издании…
ГОРАЛИК. Ты очень подробно рассказал, что читал, но старательно уклонился от рассказа о том, каким ты был.
ЛЬВОВСКИЙ. Ну, некоторым образом я пытаюсь ответить на твой вопрос. Это был ровно тот мальчик, у которого хватало времени и желания переваривать это количество литературы, довольно болезненный ребенок, времени много. Я не ходил в детский сад, меня раза три пытались туда отдавать, я каждый раз заболевал и болел по два-три месяца воспалением легких. В какой-то момент родители оставили эти эксперименты, решив, что так ребенок целее будет. Так и вышло – целее, но несколько угрюмее положенного. Так что весь мой опыт советских дошкольных учреждений – три раза по три дня, которых я не помню. Кажется, в шесть лет я успел влюбиться в девочку – но не уверен. А в школу уже пришлось ходить, куда ж деваться.
ГОРАЛИК. Что ты делал с утра до вечера?
ЛЬВОВСКИЙ. Что я делал до первого класса, я, как и всякий человек, конечно, не помню, никто не помнит. С шести лет я занимался английским языком с маминой подругой Людмилой Павловной, она была редактором на советском Иновещании, язык знала очень хорошо и меня выучила, несмотря на мое эшелонированное сопротивление. Какому ребенку в шесть или семь лет интересно чем-нибудь заниматься плюс к школе с ее домашними заданиями? Музыке меня учить не пытались, было ясно, что это дело бесполезное, о танцах не говоря.
ГОРАЛИК. В школу хотелось?
ЛЬВОВСКИЙ. Вообще не помню. Августом того года умерла моя бабушка, мама к ней была очень привязана, – и это, конечно, заслонило для меня всю историю со школой.
ГОРАЛИК. Какая это была школа?
ЛЬВОВСКИЙ. Это была самая обычная школа.
ГОРАЛИК. Это Преображенка тоже?
ЛЬВОВСКИЙ. Да, это с самого