А голос будто добивал:
– И люди трудятся, не покладая рук, «обрастая» и накапливая, забывая, что именно «любящий деньги, именно такой человек чужд лености более других… слышишь?! – чужд!.. – ибо ежечасно повторяет слова Апостола: «Не трудящийся, да не ест!», а руки мои послужат мне и живущим рядом»![35]
Елену будто ударило током:
– Да неужели и… труд… не благо? Да как же?! Как принять?! Разделить такое?!
– Порабощенный наживой трудоголик никогда не сопьется, повторяя: я делаю это во благо и для людей! Как и жаждущий места своему имени на обложке глянца. Но оба посечены ржавчиной, и оба прах.
Лена только качала головой. Узнавая себя, своих знакомых. Невероятная связь взгляда принятого и того, что слышала убивала. Обыденность событий и нежданных последствий такой обыденности давно не удивляла. Но слова касались ее близких, касались ее самой. Гвоздили.
«Неужели накормить ребенка грудью – всё, что осталось от хорошего и доброго? – горько усмехнулась женщина. – Неужели тепло короткой встречи с любимым, нечастая радость – такое же зло? В этой-то жизни?! Пусть вне семьи? А искренность той теплоты? Куда девать ее? Она же была. Не наваждение, а теплота. Ведь я дрожала, чувствуя ее! Но были обязательства… обязательства…
Лена судорожно сглотнула от режущих воспоминаний.
А короткий отпуск вдали от суеты, жалкий остаток той же радости? Нет! – в ней снова что-то поднималось. – Неужели это преступление?! Неужели человек наслаждался жизнью, цвёл и дарил только однажды? В саду Эдема, где их было только двое? – Горечь душила. – А как же всё это? Потом? Зачем вообще существует страсть? Зачем тогда мужчина и женщина? Зачем нам глаза? Если это просто влечение плоти, почему отношения сохраняет старость, когда плоть бессильна?
Метелица вспомнила рассказ матери одной знакомой.
Почему жива трогательность, боль за близкого когда-то человека? Души боль? Нет, в этих порывах есть мораль. Пусть приниженная, осуждаемая, человеческая. Выходит… черный конверт… – невероятная мысль обожгла, – не такой уж и черный…».
Сердце заколотилось с утроенной силой.
Сейчас, здесь, в этой круговерти проблем «нечастая» радость, десятки ее мгновений показались вдруг россыпью таких же дорогих минут, как и остальные в череде лет и ошибок.
Неожиданная мысль, перемежаясь кадрами детства, моря, замужества, странного от искренности одного и холода другого, некой неуклюжести, неухоженности отношений, представала иной, в кадрах темно-синей