Господин, говоривший это, даже подпрыгнул, как бы от радости, объявляя своему товарищу, что Луизы больше нет в монастыре.
– Но каким же образом вы достигли этого?
– Нет ничего легче. У пансионерки была в Туре, в Турени, родственница, баронесса, имя которой, не знаю каким образом, внесено в росписи сберегательной кассы по выдачам. Мы настрочили ей об этом в полной уверенности, что она немедленно приедет в Париж хлопотать о себе, что действительно и случилось.
– Так вы даже знаете и родство Луизы… вот как! – сказал свистнувший своему слуге господин, приходя все в большее удивление.
Собеседник его, делая вид, что не замечает этого удивления, продолжал:
– Пансион был выдан ей вдвойне… втройне даже, с тем условием, чтобы она непременно отвезла девушку в Тур и там выдала ее замуж как можно скорее.
– И она согласилась?
– Охотно. Теперь вот что вам остается делать. Если Цефал серьезно влюблен в пансионерку, то он, кроме вас, никому не поручит переговорить с родственницей о ее возвращении. Это будет так, не сомневайтесь, вы будете посредником. Но вам надо будет только делать вид, что вы действуете в пользу короля. Между тем вы ничего не делайте, понимаете?
– Но…
– «Но», «но»… что за «но»! Черт возьми, такова воля Оракула, вот и все!
– Я ее очень почитаю, – отвечал господин парня, посланного на розыски; но, испугавшись той роли, которую хотели дать ему, прибавил: – Предшественник мой Буазенваль был выгнан из Франции за то, что слишком слушался Оракула относительно любви Цефала к оставленной.
– Ну так что ж! У вас будет больше ловкости, чем у Буазенваля. Или, лучше сказать, никакой ловкости, никаких уловок вам тут не нужно. Пансионерка скоро будет забыта! Может быть, Цефал снова захочет сблизиться с Авророй[8]; но тогда синьор Плутон должен будет смотреть… да, и смотреть… и он это сделает, не правда ли?
Житель замка Сен-Жермен-ан-Ле (или, как мы его прежде назвали, господин со свистком) поклонился на этот раз с большей, чем прежде, почтительностью. Ибо синьор Плутон был не кто иной, как он сам – Эдмонд-Франциск де ла Шене, дворянин и главный камердинер его величества короля Людовика XIII. Что касается его собеседника, то его звали Жак Сируа, и он был отставной стрелок гвардейского полка, человек прямодушный, ни к чему не пристрастный и весьма осторожный во всех своих действиях.
Ришелье был в это время занят осадой крепости Кателе, оставшейся в руках испанцев. Отсюда он, вечно неспокойный, могущественный гений, издавал свои повеления Франции, смотрел за ней, не упуская из виду и любовных интриг