– Пиаррилль, – прервал его Вильгельм, – разве ты родился в Марселе?
Устариц подпрыгнул при таком оскорбительном предположении.
– Родился в Марселе, я? Я? Мальчуган, почему ты меня спрашиваешь об этом?
– Это потому, что когда мы плыли на «Бретани», то мой отец всякий раз, когда кто-нибудь из пассажиров начинал рассказывать какую-нибудь необычайную историю, говорил: он из Марселя!
Пиаррилль Устариц пожал плечами и сказал:
– Твой отец был бретонцем, как и Эвель, но, несмотря на все мое уважение к покойникам, я скажу тебе, что не советую подражать ему, когда ты вырастешь. Ты, может быть, станешь знаменитым врачом, но с такими замашками вряд ли из тебя выйдет порядочный матрос.
Вильгельм ничего не ответил и более не прерывал рассказчика.
Устариц видел, что он произвел неприятное впечатление на мальчика, и потому старался загладить его как только мог.
– Знаешь ли, мальчуган, – начал он, – зовут меня Пьер Устариц, по прозвищу Пиаррилль, я родился в Пиренеях, в гасконской провинции. Следовательно, я баск. Я имел честь служить юнгой и матросом под командой Сюффрена, когда попал в плен к англичанам. Они отправили меня в Индию, где я стал работать на кофейных плантациях, что мне, однако, не слишком удавалось. Вот потому-то я, как и наш друг Эвель, решил следовать за маркизом в тот же день, как он предложил нам бежать вместе с ним. Теперь, когда ты знаешь, кто я такой и откуда, ты не сделаешь больше глупости и не станешь меня считать уроженцем другой страны. Я тебе докажу, что существует большая разница между баском и марсельцем.
Виль скромно выслушал эту несложную автобиографию.
– Но, – начал баск, – ты ждешь от меня, чтобы я рассказал тебе, каким образом мы спаслись. Это не будет особенно пространно, тем более что ты знаешь, пожалуй, столько же, сколько и я, так как ты последний упал на дно лодки. Все четверо мы лежали в обмороке под знойными лучами солнца и готовы были мирно перейти в другой мир, как вдруг что-то толкнуло меня; боль была настолько сильна, что я проснулся. Я встал и увидел массу паривших птиц, окружающих шлюпку; они могли бы поглотить всех нас в какие-нибудь четверть часа, если бы мы были уже мертвыми, но мы были живы. В тот момент, когда я закричал, вся эта стая поднялась с криком; я увидел, что из моей левой ноги сочилась кровь, хорошо еще что злой хищник схватил меня за ногу, а не выколол мне глаз своим клювом, который был очень крепок. Птица вырвала из ноги порядочный кусок мяса. Правда, я и так плохо держался на ногах, но все же постарался встать; то, что я увидел тогда, придало мне больше силы. В четверти мили от нас стояло большое судно, с него спустили шлюпку, которая быстро подвигалась к нам с восемью гребцами. У меня не было времени ничего сообразить, и я даже не мог этого сделать, так у меня кружилась голова. Скоро шлюпка подъехала к нам, два матроса вошли на нашу палубу и принялись меня расспрашивать. Но у меня язык был совершенно парализован, а потому я не мог