– Что же тут непонятного? Я в его каюте номер десять!
– А он где?
– Он? Он в ящике.
– А ящик на пароходе?
– Нет, он остался на берегу.
Сэр Мирлитон подумал несколько секунд, потом улыбнулся подходившей к нему дочери, слышавшей последние слова.
– Это некорректно с вашей стороны, – сказал он серьезно. Затем отошел и облокотился на перила борта.
Между молодыми людьми завязался разговор.
– Поздравляю вас с победой! – начала девушка.
– Если я и победил, то этой первой победой обязан вам.
– Вы, конечно, будете меня считать любопытной, господин Лаваред. Но когда случайно, – она очень покраснела, произнося эти слова, – когда случайно час тому назад открылась дверь в ваше маленькое помещение, предназначенное для путешествия, мне показалось, что там находилось сиденье, набитое шерстью…
– Совершенно верно.
– Для чего же это? – спросил мистер Мирлитон.
– Оно было приготовлено для продолжительного путешествия из Пиренеев в Париж одним фантазером, приключения которого я описал когда-то в газетах. Теперь я вспомнил об этом и, узнав, что этот ящик, о котором говорил весь Париж, находится еще на Орлеанском вокзале, я воспользовался им – вот и все.
– Я был прав, – сказал англичанин, – вы очень находчивый молодой человек.
Улыбка молодой девушки подтвердила мнение ее отца.
Облокотившись на перила, сэр Мирлитон смотрел в свой бинокль на землю, исчезавшую вдали. Вдруг что-то привлекло его внимание.
– Посмотрите, господин Лаваред, – сказал он, передавая свой бинокль, – у мола что-то движется.
Арман посмотрел по указанному направлению.
– Да, я вижу человека, размахивающего руками. Но его преследуют… Можно различить даже, что преследующие его в мундирах. Это, вероятно, жандармы.
– Что бы это было?
– Да это, наверно, Буврейль, без всякого сомнения! Значит, он не умер от апоплексического удара. Ну, тем лучше, тем лучше!
Между тем проехали Жиронду, и Лаваред думал уже, что он может быть спокоен на все время своего путешествия.
Стоянки парохода «Лоран»
Первые дни путешествия были весьма благоприятны для Лавареда. По утрам он выходил на палубу в обществе сэра Мирлитона и мисс Оретт. Тут он проводил время в приятной беседе с молодой девушкой и ближе узнал ее чудную чистую душу. Они говорили обо всем. Многочисленные путешествия Армана и сэра Мирлитона представляли интересную тему для их разговоров, но был один предмет, который мисс Оретт тщательно избегала.
Ни разу не было произнесено имя Пенелопы. Ни разу не было упомянуто о предполагаемой свадьбе, о которой проговорился Буврейль в вагоне при выезде из Парижа. Казалось, мысль об этом была неприятна молодой англичанке. Не было ли тут какой-нибудь тайны, тайны молодого девичьего сердца? Лавареду эта мысль не могла прийти в голову по двум причинам: во-первых, он не знал, что мисс Оретт были известны намерения Пенелопы Буврейль; во-вторых, он вовсе и не думал об этой неприятной особе, так