На пороге гостиной он с усилием вспомнил, что шаги, которые ему в данный момент надлежит предпринять, касаются не его, а Уинифрид.
Уинифрид по-прежнему сидела за своим бюро-буль.
– Действительно, это так, – сказал он, – он отправился в Буэнос-Айрес, уехал сегодня утром, нужно устроить за ним слежку, как только он сойдет на берег. Я сейчас же дам каблограмму[27]. Иначе нам это будет стоить уйму денег. В таких случаях чем раньше начать действовать, тем лучше. Я до сих пор жалею, что я не… – он остановился и искоса взглянул на безмолвствующую Уинифрид. – Кстати, могла бы ты доказать его жестокое обращение с тобой?
Уинифрид безжизненным голосом ответила:
– Не знаю. Что значит «жестокое обращение»?
– Ну, может, он тебя ударил или что-нибудь в этом роде?
Уинифрид передернулась и стиснула зубы.
– Он выворачивал мне руку. Или, может быть, достаточно того, что он целился в меня из револьвера? Напивался так, что не в состоянии был сам раздеться, или… но нет, я не могу впутывать в это дело детей.
– Не можешь, – сказал Сомс, – нет. Ну, не знаю… Конечно, существует узаконенный разъезд – этого легко можно добиться; но разъезд… гм!
– Что это такое? – безнадежным голосом спросила Уинифрид.
– Это значит, что он лишается на тебя всяких прав и ты на него; вы остаетесь в браке и в то же время как бы не в браке… – Он опять неодобрительно фыркнул. Что это, в сущности, как не его собственное дурацкое положение, только узаконенное? Нет, до этого он ее не допустит. – Нужно добиться развода, – сказал он решительно. – Если ты отказываешься жаловаться на жестокое обращение, остается факт, что он тебя бросил. Теперь не обязательно ждать два года. Попробуем сейчас подать в суд о восстановлении тебя в супружеских правах. Если он не подчинится судебному решению, можно по истечении шести месяцев провести развод. Разумеется, ты не хочешь, чтобы он вернулся. Но они не должны этого знать. Конечно, здесь есть риск – он и впрямь может вернуться. Я бы все-таки выставил мотивом жестокое обращение.
Уинифрид покачала головой.
– Это так гнусно.
– Ну что же, – сказал Сомс, – возможно, что риск сейчас невелик, пока он влюблен без памяти и у него есть деньги. Ты только никому ничего не рассказывай и не плати его долгов.
Уинифрид вздохнула. Несмотря на все, что ей приходилось терпеть, это ощущение утраты было мучительно горько. А сознание, что ей не нужно больше платить долгов Монти, усиливало это ощущение до невыносимой явственности. Что-то ценное ушло из жизни. Без Монти, без своих жемчугов, без внутреннего сознания того, что она мужественно переносит свои семейные невзгоды, ей придется теперь стать лицом к лицу с жизнью. Она действительно чувствовала себя обездоленной.
И Сомс, приложившись холодным поцелуем к ее лбу, вложил в этот поцелуй несвойственное ему теплое чувство.
– Я завтра собираюсь