Арена вздрогнула: Верхогляд издал раскатистый рев и умостился мордой в песок.
Шатци прыгнул на выпуклую пупырчатую спину, бросил руку с мечом к тролличьему затылку, обозначив укол, и что есть духу проорал наш варварский клич (я не стану его озвучивать, иначе вы оглохнете).
– Победа! – в свою очередь крикнул я. – Ты – лучший!
Великолепный, чудесный, максимальный результат.
На скамьях захлопали.
Я оглянулся и скрипнул зубами: Джальтана аплодировала стоя.
– Фати-и-ик! – подал голос Верхогляд, откашливая песок. – Ы-ы-ы-ы! Мы так не договаривались! Это станет клану в лишнего поросенка!
В пылу победного восторга Шатци сдернул с тролля портки, нацепил их на меч и размахивал этим «флагом» над головой.
Шатци любил побеждать и не любил проигрывать. А еще – он терпеть не мог, когда на него сваливалась слишком большая ответственность вроде той, что придавила его в Зале Оракула. Придавила слишком сильно.
Конец первой интерлюдии, мы возвращаемся в Зал Оракула.
5
И наступила тишина.
Я стоял в Зале Оракула, куда так стремился попасть, со связанными за спиной руками. Скрытые туманом, мои спутники хранили стоическое молчание. Смело, что и говорить! Затем, однако, я услышал не вполне стоическое мычание знакомой мне гномши (она уже мычала так на поле Хотта) и скулеж знакомого мне монарха, после чего сообразил, что спутникам моим попросту заткнули рты. Это – чтобы не сжевали веревки. Фальтедро, впрочем, сделал милостивый реверанс в сторону тупицы-варвара – мой рот он оставил свободным: жуй чужие веревки, авось да пережуешь за отпущенные тебе минуты. Если учесть, что Монго по-прежнему был их ушами и глазами, магам предоставлялась возможность славно поразвлечься, наблюдая (больше слушая, конечно) мои суетные попытки освободиться и бесславную кончину от рук смертоносца.
Кви-и-иши-и… шии-и-и мо-о-о ква-а-ай…
Шепот снова возник в голове – яростный, злобный.
Я напряг запястья, но веревки (и узлы) были сделаны на совесть.
Все наше оружие забрали кверлинги. Интересно, какие у меня шансы победить Охотника Борка голыми руками? Меньше, чем если бы я решил убить ежа голым задом.
Мысли мои сковал паралич. Я впал в прострацию, мой скромный гений, помогавший ранее выбираться из передряг, убыл в бессрочный отпуск, подхватил там моровую язву и помер.
Я попытался вызвать амок, чтобы на сверхчеловеческом усилии порвать веревки, но и он спрятался, скукожился до размера ореха где-то в желудке.
Из глубин зала донесся странный звук, похожий на шуршание крыс в старых пергаментах: «Сноф, сноф!» –