– Такой же несмышленый, как всегда, отомстить нельзя – месть понятие больного разума, единственная правильная реакция на душевную боль, причиненную тебе – это прощение, чем оно глубже, тем легче тебе будет там, и тем проще здесь…
– Что «проще» что…, и где это «здесь»? … – Отец продолжал, совсем не замечая заинтересованности сына в неважном:
– Помнишь, когда ты шкодил, бывало, я наказывал тебя?
– Ты родитель и это твоя обязанность – воспитывать, как же мне тебя не хватает!
– Тогда ты боялся наказания, оно тебя обижало, даже унижало, но странно, я помню, как однажды ты признался, будто тебе проще что-либо сделать – что угодно, чем признать свою вину и попросить прощение.
– Да, так…
– Причем до сих пор так…, чем ты становился старше, тем крепче в тебе закреплялось эта привычка…
– Но ведь не было тебя!
– Зато ты не был одинок…
– Нет, пап, я был жутко одиноким человеком: ни жены, ни детей, ни кого, даже в знакомых люди не задерживались долго – мы не могли найти ничего общего…
– Но как только ты признавался в своих шалостях, со слезами прося прощение, то выражал нахлынувшее чувство любви ко мне, пока я сам не начинал плакать.
– Я видел, как ты меня любишь!
– И любил сам! Почему же ты разучился это делать?
– Может быть, может быть, я должен был по долгу службы ненавидеть…
– Глупости и дерзости ты сейчас произнес – нет ни одного богоугодного долга или обязанности, который заставлял бы ненавидеть других, если только находящееся в себе! Как же все извратил человек! Все, что мы делаем, будучи живыми, ведет нас к скорбям, ими и спасетесь.
– Но к чему это все, я просто рад тебя видеть!
– Да ведь ты способен любить только человеческое, даже стоя на краю жизни и смерти! Господь раскрыл пред тобою эту пропасть, дал прочувствовать и слабость конечного, и силу Вечности, почему же, только ощутив физический страх и почувствовав физическую боль, ты сразу забываешь об их временности?!
– Ты осуждаешь меня?
– Нет – Один Господь вправе это делать… Но у тебя еще есть время, ты еще можешь успеть…
– Что я могу успеть? Что бы ты хотел?
– Почувствуй с Ним, то же, что чувствовал, будучи моим сыном…
– С кем, отец?
– С Богом…».
По резком прекращении видения дневной свет резко ворвался в широко открытые глаза, Хлыст даже не успел понять, где закончился привидевшееся, а где началась явь, и вообще было ли первое, и отсутствовало ли второе:
– Что?
– Что «что»? Михалыч, ты меня сегодня постоянно пугаешь! Говорил, говорил, потом упал, вскочил, прямо сразу, назвал меня «отцом»…
– Я что, что-то говорил?
– Да ты не умокал… Вскочил и сказал, что пошел…
– Куда?
– Ну это уж слишком…
– А ты?
– А что я?
– Нууу,