Капитан поднял голову и непонимающе посмотрел на врача.
– Спирт?
– Ну да. Может, хряпнем по мензурке за выздоровление владелицы домашнего серпентария? Тут от тоски по ночам загнуться можно, ненавижу я эти ночные дежурства. Хорошо еще, что ты на меня нарвался, иначе были бы у тебя неприятности. А я добрый славянофил, и кинжала у меня нет…
– А она? – Лапицкий повернул голову в мою сторону, на его лице застыло выражение позднего раскаяния. – Здесь останется?
– Еще чего не хватало. Сейчас переведем в палату. Оклемается, если ты, конечно, не применил к ней третью степень устрашения.
Вот как. Сейчас мой домовой, мой падший ангел с мензуркой спирта предаст меня и отправится пить с моим же инквизитором. Никогда еще я не чувствовала себя такой покинутой и одинокой…
…Они долго везли меня на каталке, два молчаливых, осатаневших от пустой холодной ночи санитара: маленький с лицом херувима и большой с лицом серийного убийцы. Видимо, они так опостылели друг другу, что за весь долгий путь не проронили ни слова. Как во сне я ощущала вибрацию грузового лифта и легкий, почти домашний, запах неизвестных мне медикаментов. Я понимала, что возвращаюсь в свою палату, и никогда еще я не хотела так вернуться туда. Мне совершенно необходимо было остаться одной и подумать. Меня не пугал капитан Лапицкий, нет. Меня не пугали его странные товарищи, меня не пугали собаки, лай которых до сих пор стоял у меня в ушах. Гораздо больше я боялась самой себя – я не знала, чего от себя ожидать. Этот странный бессвязный разговор о пластической операции… Сейчас я боялась поднять руку, чтобы не привлечь внимания санитаров, хотя больше всего мне хотелось сделать именно это. Нужно только добраться до палаты, и там все станет ясно…
…Наконец они привезли меня в палату и аккуратно переложили на кровать. Видимо, врач что-то все же вколол мне, во всяком случае, я ощущала неестественную легкость в теле и неестественную тяжесть в голове. Оба санитара – большой и маленький – казались мне крупными птицами с одинаковыми застывшими глазами серийных убийц, оставалось надеяться, что они не применят ко мне силу.
Они не применили силу.
Спустя несколько минут после того, как херувим ловко подключил какой-то прибор, а серийный убийца заботливо подоткнул мне одеяло, я осталась одна. Попискивание осциллографа успокаивало, как настенные ходики, и я с трудом боролась с тяжестью в голове. Нельзя, нельзя дать забытью войти в меня и овладеть мной… Эта мысль преследовала меня все последнее время: я боялась проснуться с внезапно вернувшейся памятью, я боялась проснуться и забыть то, что уже знаю. Но услышанное сегодня ночью