Вскоре Дмитрий Михайлович начал посещать специальные семинары по фольклору, которые вела Анна Михайловна Астахова.
Это было его дело…
Это было – Балашов сразу понял это! – уже навсегда…
Мы уже говорили, что Михаил Михайлович Гипси-Хипсей не только наградил своего первенца чудовищной для русского человека фамилией, но и пристроил его – памятью о себе! – учиться «театраловедению», сделать которое специальностью Дмитрий Михайлович так и не смог, хотя и потратил на это семь лет. Зато отчим Андрей Николаевич Егунов сразу же и навсегда привел его в Пушкинский дом…[41]
И тут надо отметить, что одной только рекомендацией его дело не ограничилось. Как утверждает Г.М. Балашов, Андрей Николаевич Егунов серьезно занимался с Дмитрием «и, в частности, очень помог ему в английском, для кандидатского минимума»[42].
Отец и отчим…
Ложный, не нужный тебе путь и твой, истинный путь…
Тут есть, о чем поговорить, но сам Дмитрий Михайлович Балашов старательно обходил эти мысли.
«Я перепробовал несколько профессий, пытался уйти в рабочие (имея высшее образование, это, в то время, оказалось невозможным) и, наконец, несколько «поостыв и придя в себя», поступил в аспирантуру Пушкинского дома на фольклор, – пишет он в «Автобиографии». – Было это в 1953 году»[43].
Ошибка в дате – а ее, кстати, повторят и в Предисловии к описи № 1 фонда № 8107 Государственного архива новейшей политической истории Новгородской области! – не случайна.
Балашов как бы спрямляет свою биографию, изымая из нее четыре «мутных» года жизни…
Они не вписываются в тот Путь, по которому предстояло идти ему, путь, ведущий через фольклор к постижению тайной и сокровенной глубины русской жизни, к его романам, которые, собственно говоря, и являются не беллетристикой, а попыткой возрождения русского героического эпоса.
Фольклор Русского Севера захватил Дмитрия Михайловича. Словно в ожившую сказку погружается Балашов в северную старину…
«В Кандалакшу поезд пришел ночью…
Тишина стояла неправдоподобная. На бледно-голубом тонком небе, по всему окоему лежала широкая неяркая радужная кайма, и непонятно было, где село солнце? Где оно должно взойти?… Справа мерцал залив – будто кто-то осторожно налил жидкую луну в берега, и она стоит в них, почти не касаясь земли, – а за ним горы, прозрачные у подножья, как на старинных китайских картинах.
На пристани степенные теричанки, приглядевшись, спросили меня, кто я и откуда. Услышав ответ: – «За песнями» – помолчали. За песнями сюда ездят нечасто.
Ночь перестрадал на лавочке, хуже нет ждать! Наконец объявили посадку.
На