Лера, переодетая в не по возрасту розовую пижаму, смотрит в небо, а видит себя и любимую подругу Аллу, первокурсниц в читальном зале нового корпуса, походившего на огромный лайнер из стекла…
В настоящих сенях настоящего дома скрипнула дверь и как будто послышались шаги. Хозяйка тут же очнулась и бросилась встречать гостя, но столкнулась с пустотой. Дверь закрыта. Лера с трудом отворила её и с босыми ногами выбежала на промокшую террасу. Напрасно сырые доски липнут к ступням и холод пробирает до костей – ей всё ни по чём. Лера вздыхает и озирается по сторонам. Здесь никого нет. И не было.
Пришлось вернуться в дом ни с чем, с одной только воспалённой обидой. Голова потяжелела, сердце затрепыхалось, и Лера поплелась на кухню за каплями – в конце концов, надо просто уснуть, так же крепко, как тётя Ира. В её окне, за попарой (участок под паром), мерцает голубоватый свет ночника и желает всем сладких снов. Но опять доносится топот, на этот раз со второго этажа, как будто носится невидимка, по-детски перебирая ножками. Лера обомлела – никогда, никогда она не останется в этом доме одна. О боже, такие же быстрые шаги слышала мама за день до смерти папы. Скорее на кухню, за каплями. Они заморозят горло, заморозят чувства. Надо забыть, надо спать.
Сердечные капли Николай Николаевич всегда запивал студёной водой, такой холодной, что рука, сжимающая стакан, леденела от стекла, – так быстрее остывают волнения и умолкает совесть.
Приём лекарства стал ритуалом: Катерина Аркадьевна отсчитывала разноцветные пилюли, выломанные из веера блистеров, целовала мужа в лоб, а он из её рук глотал порцию эликсира их счастливой жизни. Она секундомером измеряла пульс, но результат так и не записывала в блокнот. Не успевала. Любимый пациент впивался поцелуями в её руку и сам ловил губами на её запястье пульс, нарастающий до лихорадки…
Но за день до ухода он не позволил жене приближаться к себе и от лекарств отказался. Всю ночь пил чай и курил. Катерина Аркадьевна не решалась спросить у него что-нибудь по существу и строила планы о том, как завтра же увезти его в город и показать врачу, как уговорить, как задобрить… Опоздала. Стоило ей на рассвете задремать – он ушёл. Тихо. Сидя в кресле у письменного стола, на самом краю которого стоял портрет дочери. Доня рядом, улыбается. Он прощался. Как всегда, разговаривал с ней.
Отец и дочь гуляли только вдвоём, объедались мороженым, говорили о чёрных дырах, о ядерном взрыве, о Шаляпине. У них не было тайн. Маленькая дочь немолодого отца доносила ему сплетни, подслушанные в разговорах мамы и маминых подруг: про гадкую свекровь, про любовника соседки, про шалости маминой двоюродной