Это была маленькая однокомнатная квартирка. На кухне капала вода, и наперебой с ней бубнило радио. Не снимая обуви, я прошел в Вашу комнату, которая была теплой и душноватой, пахнущей парфюмерией и прочими вкрадчивыми ароматами. С небрежностью живущего без никого человека Вы разбросали по стульям и софе детали Вашего туалета, и они казались мне раскаленными добела – такой жар от них я чувствовал кожей моего лица. Завороженно кружась по мягкому паласу, я чуть не упал на зеркало, задержался рукой за полочку, уронил с нее на пол Вашу массажную щетку, поднял и извлек из нее пучок жгуче-медной проволоки Ваших волос. И вот когда я держал в руке эту Вашу прядь, случилось то, что случалось со мной уже не раз, и то, что я полагаю прямым вмешательством смеющихся сквозь слезы богов в скудное течение наших жизней.
Я положил Ваши медные волосы в боковой карман куртки (они, казалось, оттянули его тяжело), взял бумагу и карандаш и написал Вам письмо, которое положил на журнальный столик и придавил тяжелой пепельницей, чтобы Вы нечаянно не смахнули его на пол. Я не помню дословно моего послания, – видно, оно было весьма сбивчиво и поэтично, и носило на себе смачный отпечаток всей юношеской романтической литературы, от Джованьоли до Сабатини, но при этом в нем были и строки, которые я не мог почерпнуть ни из жизни, ни из книг. Я писал, что я неизвестный Вам ангел-хранитель, следящий из зеркал и с небес за каждым мгновением Вашей несчастной жизни, но могущий вмешаться только один-единственный раз – в выбранный Вами самими момент и спасти Вас от участи, которая уже казалась неминуемой, и покарать Вашего обидчика (здесь, несомненно, из подсознания пошевелил моей рукой надменный блондин). Когда момент этот настанет, писал я, Вам, миледи, довольно будет сжечь на огне прядь Ваших чудесных волос и я предстану пред Вами, послушный, покорный, нежный и грозный.
Дописав это неподписанное послание и укрепив его, как было выше сказано, пепельницей, я вылетел из квартиры, старательно убедившись в том, что дверь захлопнулась как надо.
Проза. Часть II. Вогульские духи
Торфяные поля
Едкий дым ползет серыми густыми завитками по рыжему ковру кукушкиного льна, охватывает цепкими щупальцами черные ветви елей, беззвучно душит нежно-розовые цветки княженики, которые жалостливо и безвольно вянут, роняя нежные лепестки. Где-то вдалеке потрескивает, будто лесное чудище болезненно ворочается на груде хрусткого валежника.
Он поднимает глаза и смотрит вверх, туда, где должно сиять летнее солнце; там неровно клубится и подергивается тускло-рыжее неживое пятно. Дальше, за низкими кривыми березками, сквозь желтый отравленный дым горбатится хребтина торфяного бурта, страшно-неподвижная. Мимо то и дело пробегает перепуганная