говорили, – «Теперь все флаги в гости к нам!» – провожая глазами и указывая тем
же пальчиком, которым привела в себя профессора или вывела, наверное,
правильней, вывела из себя пальчиком профессора, и, тем же пальчиком,
указывая на аэроплан, сказала директорша модного, модной музейной лавки
«Кукольные штучки» Софи.
«Теперь все флаги…»
Заметили, как созданная пронзительным умом метафора превратилась в общее
место, nämlich… ах, даже не хочется произносить позорные словеса, хотя, как все
знают, в устах, как раз в таких (устах) какие любим мы (настоящие), мужчины,
всякое, какое угодно словцо в этих устах выглядит, как подарок, как надежда и
даже, как, снова же, звёздочка с неба и обещание в крррасной, может, кто любит
больше, в голубой или краповой ленте. – Все флаги в гости к нам теперь.
16
об иронии, форме парадоксального, о господине Шлегеле
Карле Вильгельме Фридрихе, некорректно перебитом
несколько выше, и о его сотоварищи(ах).
Господин Шлегель Карл Вильгельм Фридрих, сидя, как-то, на исходе дня, с
Zeitgenossen, правильнее сказать, сотоварищи: брат Шлегель, друг Гердер,
философ Фихте, Шлоссер Ф. К., господин Рейхард, издатель… присутсвовал Карл
(тот, у которого, все догадались, наша Клара украла кларнет… некоторые говорят,
что и кораллы раньше принадлежали Карлу). Сидел приведённый Карлом (Карл
взял и привёл с собой, на дружескую вечеринку, хотел сказать попойку, но не
решился по отношению к таким Very Impotant Persons, своего министра, поэта
Гёте), сидел приведённый поэт Гёте, который, в свою очередь, привёл своего
учителя Кристофора Мартина Виланда, который в своём знаменитом романе
«Золотое зеркало или Властители Шешиана» воплотил… да собственно не дело в
том что он воплотил, а дело в том, что престарелый поэт всё никак сейчас не мог,
что называется, оклематься от того унизительного auto-de-fe, когда ни за что, ни
про что, демонстративно, привселюдно сожгли его портрет, и единственным
утешением его было, слышать сейчас, как автор «Крошки Цахес, по прозванию
Циннобер», никем не любимый, да! не любимый и по сей день величайший
сказочник, художник и музыкант Эрнст Теодор Амадей Гофман (да и как может
быть любим немузыканту – это он, он разделил всех на музыкантов и
немузыкантов – как могут немузыканту быть понятными и сопереживательными
страдания, музыкальные (курсив немузыканта) страдания какого-то, да и любого
капельмейстера?) Эрнст Теодор Амадей Гофман, отпив добрый глоток пива (так
всегда говорят, когда речь идёт о пиве в дружеской компании), напевал: – Noch
ein mahl sattelt mir den Hippogryfen, ihr Musen, Zum Rittinsalte romantische Land… -
что значит: Седлайте снова Гиппогрифа, музы… и т.д., свободный перевод), -
аккомпанируя себе на уже, к тому времени, вышедшем из моды клавесине, из
тогда