Фома замолчал. Он был спокоен, только курил вместе с Горем одну за другой. Пух чувствовал, что пьянеет, и уже хотел этого. Ему нужно было снять себя с предохранителя и, если мелькнет в словах Фомы цель, не испугаться и не промахнуться. За окнами стих ветер, солнце садилось в море, а его красный лучик проникал в кухню между занавесками, как свет брелка-орла в темный подъезд. Казалось, луч движется и нащупывает замочную скважину, но не находит ее и только слепит, мажет по глазам.
– Самое смешное во всей этой комедии то, что Он есть, и верить или не верить в него – вопрос неважный. – Фома говорил хмуро и просто, даже устало. – Можешь не знать законов физики, но лампа-то все равно горит. А хочешь убедиться – схватись за оголенные провода. Веры, может, и не прибавится, зато почувствуешь точно. Вот и у меня так – только страх и уныние, как будто надо каждый день хвататься за эти провода. Другие верят и радуются, а я шарю в темноте руками и дергаюсь, как свинья на веревке.
– Видно, не там шаришь, – пробормотал Пух, стараясь не икнуть. Больше сказать ему было нечего.
Фома продолжал, словно не заметил последней фразы:
– Я даже не знал, что это так трудно – думать, по-настоящему… Искать что-то, чего сам не знаешь. Я от этого устаю, через силу думать себя заставляю, потому что иначе вообще все зря. И времени теперь жалко на разную ерунду. А мне говорят – верь, потому что абсурдно.
– Пойду я спать, пацаны, – сказал Горе. Все это время он тихо сидел и внимательно слушал. Пух даже забыл о нем: тоже устал сегодня. – Пару часов покемарю. Надеюсь, ничего важного не пропущу. – Он легонько хлопнул Фому по плечу и ушел в комнату.
Они остались вдвоем и очень долго сидели молча. Пух ждал, а Фома думал. Наконец Пух не выдержал и налил еще по стопке. Когда выпили, Фома поставил свою на стол и сказал:
– Все! Больше водки не хочу. Завтра надо хлеба печь. Леха будет ждать. Пойду спать.
Он встал и поглядел Пуху в глаза. «Что скажешь?» – было написано в них.
– Оставайся, тут кроватей восемь штук. Утром пойдешь, – не найдя более важных слов, предложил Пух.
– Нет, пойду сейчас. Там все зуборыльные принадлежности, тапочки, халатик.
– ?..
Фома улыбнулся, глядя в удивленное лицо Пуха.
– Да нет, брат, просто если еще полбутылки, то я с вами завтра уеду. И кровати здесь продавленные, боюсь не разогнуться утром. А у меня там лавка деревянная, одно плохо – короткая, ноги не вытянуть… Ну все, я попер. Завтра увидимся.
Они аккуратно пожали друг другу руки, и Пух закрыл за Фомой дверь.
Только сейчас он понял, что не спит уже сорок часов. У него резало глаза, ломило затылок и ныли внутренности. Пух оставил на столе все как есть, погасил свет и лег на неразобранную кровать, на ходу сняв ботинки без помощи рук.
– Не по нему это место, – заговорил Горе из темноты. – Он не монах, и работа эта не по нему. Не останется он здесь. Можешь не париться. Он солдат, а солдату вредно думать. Много времени свободного,