И в науку идти расхотелось – совсем. Какая наука на пустой-то желудок, когда другие оттуда бегут.
И преподавать идти уже не имело смысла, куда просилась душа: и там был полный отстой и бардак, господствовали пессимизм с нищетою. Технические вузы (МВТУ, МАИ, МЭИ, МХТИ, МИРЭА) все как-то быстренько осиротели и опустели: классическая математика с физикой, как и инженерные специальности были новой стране не нужны. Молодёжь сломя голову бросилась в экономисты, юристы, менеджеры – чтобы потом наворованные деньги новорусской картавой знати считать. И попутно обеспечивать пузатым ворам-казнокрадам юридическое и правовое прикрытие. Юриспруденция и гуманитария правили бал, понимай – пустомельство, делячество и словоблудие. Красные дипломы и диссертации, защищённые на естественных факультетах в Московском государственном Университете, никто уже серьёзно не воспринимал, не загорался душой и глазами. Наоборот, они у новых хозяев российской демократической жизни вызывали одно лишь раздражение плохо скрываемое и даже подчас и ярость с брезгливостью вперемешку – как дуст, например, или тот же “дихлофос” у клопов.
Оставалась одна оборонка, откуда он в прошлом году ушёл, и где ещё по инерции регулярно выплачивали зарплату, неплохую в сравнение с заработками тех же сотрудников академических и гражданских НИИ. А из оборонки – лишь его институт, который он хорошо знал, и где его знали. Других вариантов не было.
Но добровольно возвращаться туда оплёванным и побитым мышонком было ему крайне неприятно и совестно, по правде сказать: приходить и расписываться там перед всеми в собственной беспомощности и никчёмности, так и не сумевшим вписаться в новую сытую жизнь, найти себе в ней уютного и доходного места. И хотя сам он внутренне уже готов был вернуться, готов был куда угодно пойти – лишь бы не в опостылевшую торговлю, – но, всё равно, нужен был повод, какой-то внешний толчок, или его величество Случай…
29
И таким именно Случаем, в очередной раз круто поменявшим его судьбу, стал неожиданный вечерний звонок к нему на квартиру начальника их отдела Щёголева Владимира Фёдоровича, состоявшийся в 20-х числах июня – в момент, когда озлобленный новой жизнью Стеблов уже неделю как по бывшим университетским приятелям безуспешно бегал в поисках новой работы. Когда уже занервничал, было, и запаниковал, видя повсюду одно и то же – тьму беспросветную и пустоту, – и готов был, по совету соседа по гаражу, идти к нему на спасательную станцию в ученики-водолазы.
В этот-то наикритичнейший и наитруднейший момент к нему Владимир Фёдорович как раз и позвонил, вероятно Господом Богом самим к тому