Габриэль вынула из сумки злополучный блокнот и отвернула несколько плотных страниц его назад. Из середины блокнота на неё глядели тёмные глаза Бертрама Эстелла, такого, каким он был сейчас. Габриэль брала уроки рисования у матери, неплохой художницы, но никогда не пыталась делать никаких набросков, считая их все уродливыми и бездарными. По её мнению, Оона рисовала намного лучше неё.
Но она услышала как-то, что Эстелл был прекрасным художником в молодости, и её потянуло возобновить свои прерванные занятия, чтобы сделаться хоть немного ближе к нему, пусть даже и в своём воображении, возгордиться своей общностью с ним и подумать, будто это предоставляет им какие-то темы для разговора, хотя, конечно, Эстеллу никогда не пришло бы в голову разговаривать с нею более серьёзно, чем может взрослый человек разговаривать с девочкой-подростком, годящейся ему в дочери. Габриэль устало вздохнула и осторожно провела кончиком пальца по усталой тёмной тени, наложенной ею под глаза Эстелла. Ей удалось незаметно сфотографировать его, когда он медленно (что её немало удивило и обрадовало) проезжал мимо неё с опущенными стёклами. С этого нечёткого снимка она и начала свою работу. Чтобы ни друзья, ни Оона ничего не узнали, она защитила паролем все личные данные в своём телефоне, не сообщая пароля никому, даже если её пытались улестить весьма обаятельными просьбами. Тому, чего она не могла разглядеть в размытых пикселях, она пририсовывала воображаемые черты, пользуясь старыми семейными альбомами. Родители и бабушка думали, что она интересуется недавним прошлым, но на самом деле Габриэль даже не поглядывала на те страницы, на которых не было Эстелла. Временами она упрекала себя, что поступает эгоистично, но затем брала в руки карандаш, пожимала плечами и возвращалась к своей работе. Это успокаивало её нервы и уносило в далёкие мечтательные края, где всё было возможно, и где между нею и Эстеллом никто не мог поставить преград, даже он сам.
Габриэль нежно обводила пальцем созданный ею самой рисунок и тихо вздыхала. По щекам у неё катились слёзы, когда она поднимала ищущий, надеющийся и зовущий взгляд к окну седьмого этажа корпорации и призывала чудо… но чудо не приходило. Оно словно забыло, что его могут где-то ждать и с таким нетерпением просить, чтобы оно произошло, чтобы оно подтвердило: не только в сказках исполняются желания.
Взгляд у Эстелла был гордый и недоступный – как и у его прототипа, который, наверняка всем довольный и ничего не подозревающий – сидел сейчас за окном своего кабинета на седьмом этаже, просматривал необходимые документы, совершал важные звонки и даже отдалённо не чувствовал, как мягкими волнами доносится к нему чья-то первая и беззаветная любовь. Габриэль усмехнулась: она никогда не думала, что станет мыслить так сентиментально, и, конечно же, представить не могла, что влюбится