Куда, кстати, интересно, убежала она? Уж не к этому ли своему?.. Или к подружкам? Отчего-то на душе стало неспокойно, и Роберт, отступив от собственного правила «не вмешиваться в жизнь сестры», стал обзванивать всех Лилькиных подруг…
Увы, ни одна из них ничего о ней не знала. Вечером с работы вернулась мать и, глубоко встревоженная исчезновением дочери, начала второй виток звонков с прибавкой больниц и моргов.
Уже чувствуя, что случилось что-то непоправимое, Роберт отправился на поиски сестры. Сжимая в кармане нож (времена-то какие), он обходил двор за двором, улицу за улицей, побывал на вокзале и набережной, но Лильки не было нигде.
Её нашли утром. Повесившейся… В кармане у неё была короткая записка: «Я виновата. Я убийца. Я не могу с этим жить. Простите». Прочитав эти строки, Роберт почувствовал убийцей себя. Безмятежный мир «нормального человека» рухнул окончательно, рассыпался в прах. Он ненавидел себя и не находил себе места. Всё, решительно всё, отторгало его, гнало прочь.
Он не мог находиться дома, где зияла пустотой Лилькина комната, а в ней – её фотографии, плакаты с импортными артистами, мягкие игрушки… В том углу кровати, где сидела она в тот проклятый день, теперь сиротливо жался большой белый медведь, её любимец, которого Роберт выиграл для неё меткой стрельбой в тире. Когда Лильке бывало грустно, она сидела, обхватив его руками, уткнувшись носом в его голову. Роберту казалось, что и теперь она сидит так и смотрит на него затравленными глазами – как в последний раз…
Он сглатывал подкатывавший к горлу ком и спешил уйти. Он не в силах был видеть и убитую горем мать. На счастье из Херсона приехала тётя Клава, её любимая младшая сестра, и взяла на себя заботу о ней.
Роберт не ходил на работу, избегал встреч с приятелями. Эти «нормальные» и «адекватные» люди теперь страшно раздражали его. Им всё нипочём. Лишь бы работа, заработок – лишь бы их не трогали. Тронут! Непременно тронут! Всех… Когда-нибудь…
Случайно завидев на улице Янку (её плещущее через край жизнелюбие и яркий наряд виделись оскорбительными в такие дни), поспешил перейти на другую сторону. Она – спасибо ей – всё поняла правильно, не полезла с утешениями-соболезнованиями. Или, может, просто сторонилась чужого горя, боясь, что оно и её заденет, оберегая свою бесстыжую радость жизни?.. Не так ли, бывало, поступал и он сам?..
Всё гнало его прочь из родного дома, с родных улиц, из родного города… Да и город-то точно иным стал. Прежде шумливый и весёлый, он затих теперь, в испуге ожидая, что же будет дальше. Этим страхом пропитались, кажется, сами стены… Перешёпот: выживших ищут и добивают… Слухи ползут один другого страшнее. А те, что убивали, и сами не вот отваги полны. Слиняли из города тайком. Стасик тот же… Страх, тишина, пустота… С темнотой уже редко кто