– Это не их музыка, – сказал Бертолет. – Это Шуберт. Это ничья музыка.
Они лежали тесно прижавшись, согревая друг друга.
– Культурный ты очень, добренький, – сказал Левушкин. – Встречал я одного такого. В Чернигове. «Пойдем, – говорю ему, – с нами». А он говорит: «Я неспособный к войне, в человеке, – говорит, – врага не вижу». – «Как так, – говорю, – не видишь? – да как врежу ему промеж глаз: – Вот тебе враг известный, выбирай хоть бы меня, а не сиди на месте чирием!..» Так вот и ты: музыка тебе ничья!
– За что ты меня не любишь, Левушкин? – спросил Бертолет.
Взлетела над селом ракета, и они прижались к земле. Забегали, замельтешили по озими резкие тени. Баритон, певший о вертящихся жерновах, примолк, словно испуганный ярким светом.
Под навесом из густого ивняка, где сбились телеги и лошади, из-под земли выбивался язычок огня. Над огнем – чугунок литров на пять, над чугунком – раскрасневшийся Миронов с ложкой.
К костру из ивняка вышел Гонта. Он зябко передернул плечами, направился к Топоркову:
– Немцы ракеты пущают. Не нравится мне все это. Самое время проскочить до Калинкиной пущи.
– Люди должны отдохнуть, – отрезал Топорков.
– Ну-ну… Как знаешь… – Гонта хрустнул крепкими костями, в упор оглядел майора – тяжело оглядел, как будто катком придавил.
Майор, не обращая на Гонту никакого внимания, смотрел на огонь внимательно и настороженно, как филин.
– Слушай, Бертолет, а чего это сюда столько фашистов нагнали? – осенило Левушкина. – Стреляют, охранение выставили… Может, это они наш обоз ищут?
– Как это – ищут? – не понял Бертолет. – Откуда они узнали?
– Известно откуда! Они ведь не дураки. Вон наши хлопцы в последнее время сколько раз на засады нарывались. Сыпал кто-то… А вдруг он теперь среди нас?..
Бертолет встревоженно посмотрел на Левушкина:
– Этого не может быть.
– Всяко может быть. Не узнаешь ведь, что там, – Левушкин постучал согнутым пальцем по каске Бертолета. – А кабы узнал, так очкуром бы задушил.
Туман, укутавший реку, карабкался уже по песчаным склонам, просачивался сквозь редкие деревья и охватывал с флангов деревню.
Партизаны спали – кто на земле, поближе к огню, подстелив ивовые ветви, кто на телегах, и лошади придремали, свесив головы, когда вопросительно и жалобно прокричала желна:
«Пи-у, пи-у…»
Андреев ответил ей таким же писком, и вскоре две тени проскользнули в кустах: одна небольшая, гибкая, как бы смазанная маслом в сочленениях для упругости, вторая – угловатая, припадающая на одну ногу, с неестественно огромной головой. Тени приблизились к огню и превратились в Левушкина и Бертолета.
– Немцев в Ольховке человек пятьдесят, – доложил Левушкин майору. – Шебуршатся. Может, сняться нам да рвануть, пока туман? А?..
– Кони притомились, – ответил