– Что вы так смотрите? – спросил майор. – Живых мумий не видели?.. Какое вам выдать оружие? Автомат?
Низкорослые партизанские лошадки с бочкообразными боками протащили первую телегу мимо танка.
Было еще сумрачно. Полосы тумана плавали между черными кустами, небо обозначилось синевой. Проскрежетали ржавыми голосами злодейки-сойки.
– Пойдете с первой телегой, – сказал Топорков Гонте.
– А вы?
– Буду в прикрытии, сзади.
Вновь недоверчиво сверкнули прищуренные глаза Гонты.
– Противника надо ждать спереду, – и Гонта, не дожидаясь ответа, ушел.
Топорков проводил взглядом обоз. Весело махнули хвостами две заводные лошадки, привязанные к последней телеге, и Топорков остался один.
Он не спеша прошелся вокруг танка, цепко осматривая землю и кустарник, как будто снова что-то искал. Длинный, на длинных ногах, со склоненной головой, он был похож на идущего за плугом грача.
Ничего не найдя на земле, майор приступил к танку.
Он оглядел его беглым и точным глазом военного человека, отмечая малейшие неровности и углубления: визирные щели, края оплавленной дыры в лобовой части, заглянул и под крылья, и под ленивцы.
Затем взгляд его упал на гусеницу, лежавшую рядом с танком.
Гусеница как гусеница – гигантская ржавая браслетка, обреченная истлевать в земле. Но майору бросились в глаза красные точки жучков-«солдатиков» на последнем траке. То ли они выползли погреться на вялом утреннем солнышке, то ли были кем-то потревожены.
Майор поднял трак. И не увидел отшлифованной тяжестью глянцевой поверхности, как это бывает, когда поднимаешь лежач-камень: земля здесь была взрыта.
Смахнув верхний слой земли, Топорков увидел совсем новенькую стреляную гильзу от противотанкового ружья. Оглянувшись по сторонам, он бережно, как эксгуматор, боящийся чумной заразы, взял гильзу в руки и вытряхнул оттуда свернутый в трубочку лист бумаги. Прочитал несколько коротких неровных строчек: «Оч. важно! Обоз идет в Кочетов, п. о. 4 тел. 47 ящ. с ор. боепр., 8 бойцов (1 жен.). Команд, майор из Кочет, п. о. Через Камышов перепр. у 14 корд. Федор».
Майор скатал листок в трубочку и вложил в гильзу, все это присыпал землей и укрыл тяжелым траком. Затем он тщательно вытер руки, оправил шинель, огляделся еще раз и отправился догонять далеко ушедший вперед обоз.
Топорков спешил. Он клонился прямым торсом, он все падал и не мог упасть: вовремя подставляли себя худые, длинные ноги и отмеряли метр за метром. Было в этом его движении что-то бесстрастное, размеренное, как у машины, и только хриплое, с канареечным подсвистом дыхание говорило о том, что не все ладится у майора с многочисленными шатунами и шестеренками, работающими внутри.
День четвертый. «Все идет хорошо»
На пригорке Гонта поднял руку, и обоз остановился. Гонта наконец заметил Топоркова, и в глазах его, упрятанных под трехнакатные брови, погас тревожный блеск.
Обоз остановился. Топорков прошел