– Мне плохо, у меня сахар поднялся!
– Да? Медсестра, измерьте ей сахар! Действительно высокий – 29. Инсулин у мамы есть?
– Есть.
Вышли в коридор:
– Мама, наберите инсулин!
Ко мне:
– Сколько?
После этого вопроса мое мнение по поводу их профессионализма упало катастрофически, но куда деваться, если уже лежишь с развороченным животом?
– Где катетер ощущаешь – в прямой кишке?
– Понятия не имею, вам виднее.
– Смотри, будет не там – придется переделывать.
Только не это! Наконец, закончили, зашили.
– Вставай, иди на коляску.
Кое-как переползаю на коляску. Смотрю на живот, из него торчит пластиковая трубочка с наконечником на конце, это еще что за фигня?
– В трусы не засовывать, – последнее напутствие.
Я ошарашено смотрю на новоприобретенную часть тела и. засовываю ее в трусы, потому что больше просто некуда. Мама волочит коляску со мной в палату. Новая жизнь началась.
В палате я переползла на кровать в полном изнеможении и сразу отключилась. Вообще, как я рассмотрела потом, палата больше напоминала цыганский табор. Все пациенты жили с родственниками, часов посещений не было, родственники находились в палате круглосуточно. Ночевали кто где: кто притащил раскладушку, кто уходил на ночь на пустую кровать в коридоре, кто спал на полу, кто на одной кровати со страждущим родственником. Главное – прийти в палату до девяти вечера (после этого отделение закрывали на замок). Несмотря на то, что палата была женской, жили тут и мужчины-родственники. Как я поняла потом, это было жизненно необходимо. Но об этом позже.
Проснулась я от того, что меня переворачивали:
– Наташенька, надо заливаться. Ты лежи, я все сделаю, только не дергайся.
У моей кровати мама и врач. Врач что-то показывает, делают что-то с моей трубочкой. Слышу их разговор:
– Это надо будет делать четыре раза в день.
– Да, я поняла. И как долго?
– ВСЕГДА!
Можно ли убить человека одним словом? В тот момент я подумала, что можно. Было больно – вообще-то заливаться рекомендуют не раньше, чем через две недели после операции, чтобы все успело зажить. Но это был не мой случай, столько бы я просто не прожила. Но услышав слово «всегда», про боль я напрочь забыла. «Почему мне не сказали раньше? Я бы никогда на это не согласилась! Каких-то два дня оставалось промучиться – и все!». В голове начало звенеть. Я с удовольствием потеряла бы сознание, да как бы не так!
– Наташенька, что ты стонешь? Больно?
– Нет.
– Больно, я знаю. Сделайте ей обезболивающее.
Я хочу сказать, что не нужно, а потом думаю – какая разница. После укола голова закружилась и я благодарно провалилась в темноту.
М-да. Следующая неделя была, пожалуй, самой страшной в моей жизни.